Древний знак

Почуяв недоброе, олень приостановился. И тогда Лицедей луну схватил и так повернул, что она вдруг словно бы в чистое горное озеро обратилась. Сияет голубым светом озеро, манит к себе. Как хочется пить! Помчался олень прямо к озеру. И вдруг метнул Лицедей аркан и захлестнул его на рогах оленя. Но кто-то взмахнул солнечным лучом, как мечом, и рассек тот аркан. Олень в обратную сторону повернул, не поверив, что перед ним озеро.

А Лицедей второй аркан схватил. «Беги, беги сюда, олень, я излечу тебя от головной боли. У меня есть волшебный бубен». И поднял над головой Лицедей луну и словно в бубен начал в нее колотить. Гремит бубен, серебряные колокольчики позванивают. Ох, как старается Лицедей, в шаманскую пляску ударился. Гремит бубен, колокольчики заливаются. И помчался олень на тот гром, на тот звон — только бы хоть немного боль в голове унять. Метнул второй аркан Лицедей. Но кто-то взмахнул солнечным лучом, как мечом, и этот аркан рассек...

Снова заметался олень по тундре. Ноги его подгибались. «О, ты устал, олень, очень устал. Беги сюда, беги, не бойся. Я вижу, ты совсем отощал. Видишь круглую поляну, усыпанную чистым ягелем? Не ягель, а волшебное серебро». И снова помчался олень на сладкозвучный голос, не зная, что луна-лицедейка круглой поляной прикинулась. О, какая удивительная поляна! Действительно, волшебным серебром переливается ягель. Но свистнул третий аркан и на рогах оленя захлестнулся. Однако и на сей раз солнечный луч в один миг рассек этот аркан.

И четвертым заходом помчался олень на обманчивый голос. «Беги, олень, беги в гору. Вон видишь, в небе лебедь летит? Беги сюда, он тебе великую тайну откроет». И прикинулась луна лебедем. Сквозь легкие облака летит и летит. Ну чем не лебедь? Вдруг опустился тот лебедь на гору и в белую олениху превратился. Зашлось у оленя сердце от радости. «Так это же моя родная матушка!» — подумал он и помчался на гору. Все круче и круче гора, а силы оленя уже покидают. Вдруг почувствовал он, что его словно кто-то поддерживает. Не понял олень, что это Лицедей тащит его на своем невидимом аркане. «Ну, ну, поторопись, олень, тебя ждет не дождется твоя родная матушка...» Но что это, где же белая олениха? Вместо нее прямо перед глазами оленя вдруг оказалась росомаха. И затрубил олень от горя и страха. Его обманули! И лебедь и олениха — это проделки луны-лицедейки и того, кто ей поклонялся. Нет теперь оленю спасения...

Но кто-то снова взмахнул солнечным лучом, как мечом, рассек и четвертый аркан. Кто же это? Где он, спаситель его? И почувствовал олень, как стало ему тепло и легко: на его спине всадник появился, заклинатель стихий по имени Хранитель со светлым ликом, как само солнце. И добежал олень до той черты, после которой опять превратился в Белого олененка...

Из диалога между Ялмаром Бергом и его другом, художником Оскаром Энгеном

Ялмар Берг и Оскар Энген жили в столице в соседних домах и были не только добрыми соседями, но и друзьями. Ялмар часто заходил к художнику, случалось, позировал ему. Они по-разному мыслили, часто спорили и даже ругались, но, как иногда бывает в подобных случаях, не могли жить друг без друга.

Однажды Ялмар зашел в мастерскую Оскара и сразу же устремился к его новой работе.

— Что происходит, мой дорогой Оскар, на твоем полотне? — спросил Ялмар.

— Часовой расстреливает из пистолета ядерную бомбу. Нечто подобное случилось на военном складе там, за океаном, у наших спасителей.

— Ты, кажется, с иронией говоришь о спасителях?

— Нам день и ночь внушают, что их бомбы — наше спасение. Многие спрашивают, где тут правда, а где ложь? Вот и я спрашиваю себя: казнит ли моя кисть часового или славит его? Скорей всего ни то и ни другое...

— А что же?

— Понимаешь, Ялмар, сержант мой, охраняющий бомбу, уже не может дальше томиться ожиданием, когда же она, сволочь такая, рванет! Он знает, что и сам погибнет и весь мир, но жить дальше рядом с чудовищем не в силах...

— Как ты объясняешь подобное чувство?

— Один русский драматург сказал... кажется, Чехов: если в первом акте драмы висит на стене ружье, то в последнем оно должно обязательно выстрелить. Часовому, видимо, показалось, что последний акт великой трагикомедии, каковой является жизнь человечества, уже наступил. Так что это, пожалуй, как любишь ты говорить, бесовство обреченности. И главное, Ялмар, в том, что я... я сам одержим этим бесовством. Хватит, черт побери, я не могу больше так жить! Я задыхаюсь...

— Видишь ли, Оскар, у тебя, как у того Волшебного оленя, заболела голова, — печально сказал Ялмар.

— Ты опять сел на своего конька?

— Я с него не слезаю... Поедем на остров, на котором, помнится, ты так восхищался оленями. И все рисовал, рисовал их. Поедем, Оскар.

— Зачем? Чтобы лишний раз пришло в голову, что вот, мол, и этому чуду скоро придет конец?