Древний знак

— Будет жить, — с глубоким вздохом надежды сказала Сестра горностая.

Возможно, как-то по-другому пережил Белый олененок свое страшное горе, однако, если поверить Брату Оленя, если посмотреть на олененка его глазами, все было именно так...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

И ЗАСТОНАЛО ОТ БОЛИ ВСЕ СУЩЕЕ В ЭТОМ МИРЕ

Взламывая ледяной покров океана, прикочевало на остров на третий месяц после рождения олененка лето. Пришедшие в движение льды, как в гигантском зеркале, отражались в небе, образуя ледовые миражи.

Белому олененку видения ледового миража представлялись голубыми оленями, которые бежали мимо острова огромными стадами. Возможно, что среди бесчисленных голубых оленей бежит и его родная мать. Белый олененок напряженно вглядывался в бесчисленных оленей, бесшумно бегущих в никуда, и ждал, что в один прекрасный миг белая олениха, запрокинув ветви рогов на спину, вырвется из стада и помчится прямо на остров, чтобы найти своего любимого сына. А голубые олени бегут и бегут бесшумно. И все мимо, и мимо, и ни один из них, кажется, и не желает даже взглянуть на остров. И бежит среди них мать несчастного олененка, и тоска по сыну окрашивает ее в голубой цвет. Наверное, и он когда-нибудь станет голубым от тоски и уплывет по морю туда, далеко-далеко, где бежит стадо оленей, и разыщет свою мать.

Любил белый олененок наблюдать за моржами, которые порой выбирались на берег погреться и поспать на солнце. А уж что-что, а поспать моржи любили, это Белый олененок приметил сразу. Умел морж спать на воде и лежа и стоя. И моржат кормила моржиха в воде стоя, умудряясь при этом поспать. Перевернется моржонок вниз головой, обхватит ластами живот матери и сосет попеременно каждый из ее четырех сосков. Моржиха только голову держит над водой, блаженно жмурится, глубоко вздыхает, постанывает, видимо, от избытка материнского счастья, а потом засыпает.

Так часто случалось с моржихой, у которой был выщерблен левый клык. Белый олененок особенно привязался именно к ее моржонку и радовался, когда мог оказаться с ним рядом. Встречал моржонок гостя негромким свистом, поднимал голову и кивал приветливо головой, сползая с загривка матери. Белый олененок порой касался своими губами жестких усов моржонка, тут же отскакивал, слегка уколовшись, и было похоже, что он готов рассмеяться. Моржонок подбирал под себя задние ласты и делал что-то похожее на прыжок; Белый олененок в ответ пытался встать на дыбы, взбрыкивал, обегал вокруг моржонка, всхрапывая и фыркая от удовольствия. Это была игра двух малышей. Белый олененок все больше привязывался к своему другу, тосковал, если моржовое стадо слишком долго не выбиралось на берег.

Серая олениха не всегда разрешала приемышу уходить одному на берег, понимая, что с ним может случиться несчастье. И потому Белый олененок иногда взбегал на самое высокое место, чтобы можно было разглядеть берег. Сверху было хорошо видно моржовое стадо, жизнь которого Белому олененку становилась все понятнее. Вон вожак стада, судя по всему, отец его друга, смешного моржонка.

Знал Белый олененок к этому времени и своего отца. Он мог бы с гордостью сказать моржонку, что его отец тоже вожак огромного стада оленей. Однажды Белый олененок взбежал вот на это самое высокое место на берегу в надежде увидеть в морской дали голубых оленей, и тут из стада неспешно вышел огромный олень с могучей грудью и длинной гривой под шеей. Медленно подошел вожак стада к Белому олененку, величественный и недоступный, остановился в нескольких шагах и уставился на него долгим, задумчивым взглядом суровых красноватых глаз. Белый олененок оробел, хотел бежать, но какая-то властная сила заставила его замереть. А вожак все смотрел и смотрел на него с надменным видом, и никак нельзя было понять: добрый он или злой. Какое-то чувство подсказывало Белому олененку, что в этом огромном олене таится начало его вновь вспыхнувшей жизни, что он видит перед собой отца. Шумно вздохнув, матерый олень подошел к Белому олененку, обнюхал его, даже лизнул.

О, что это было! Какой волной счастья подняло Белого олененка до самого солнца. Теперь голубые олени, как только придет пора их бесшумного вечного бега, услышат трубный клич огромного оленя и, наконец, увидят остров и примчатся сюда, а вместе с ними примчится и мать Белого олененка. Он, конечно, внушит отцу, что надо трубить как можно громче, трубить всякий раз, как только вон в той немыслимой дали, где море становится небом, побегут голубые олени. Матерый олень медленно, с прежней надменностью и высокомерием отошел от Белого олененка, приостановился, еще раз глянул на него, вздохнул и побежал трусцой, на ходу угрожая низко опущенной головой тем оленям, которые не слишком поспешно уступали ему дорогу. Вместо рогов, потерянных им в начале зимы после гона, у него были два толстых бархатистых пенька, из которых к осени образуется истинное чудо — могучая корона.