Дробь

Я посмотрел по сторонам: слева на меня косилась шайка уже сформировавшихся выродков, они вышли на крыльцо покурить, по традиции присев на корточки: бритые затылки и прически а–ля «под троечку с челочкой», затертые спортивные мундиры и напрочь убитые тапки с мощной подошвой (у меня бабушка такие любила, пока не умерла). Ребятам наверняка не нравились мои слишком узкие джинсы и слишком черное пальто, слишком длинные волосы и слишком бледное лицо, да и вообще я был слишковат в их понимании, дерзковат в самовыражении и борзоват внешне. Никогда не понимал, как Крыса выживает в среде таких персонажей. Справа, у угла дома, резвились еще не сформировавшиеся выродки, личинки быдла носились и кидали друг в друга пустой полторашкой из–под пива, крича «сифа! сифа!». Пройдет время и эти девочки начнут курить твердый дукат или синий бонд, делать минеты этим мальчикам на задних сиденьях тонированных шестерок под аккомпанемент хитов европы плюс, мальчишки начнут плавить кастеты из свинца, выдранного из старых аккумуляторов и сносить друг дружке ебальники, все они дружно будут ходить в местные бары и накидываться дешевым пойлом, трахаться друг с другом, залетать, рожать себеподобных моральных уродов, создавая новое поколения общажной гниды, социальных вшей. Это к слову. К моей теории о потомственности и преемственности в очагах семейного порока.

Тем временем мой телефон провибрировал, выдав сообщение «Го», это значило, что все чисто, вписка и вес есть, а значит, нас ждет сеанс эскапизма и саморазрушения. Я ухмыльнулся ребятам слева и заскочил в подъезд.

Проскочив пару этажей, я увидел крысу, выглядывавшего в приоткрытый дверной проем: он был очень сонным и помятым – наверняка только недавно проснулся. Он был невысокого роста, однако, весьма крупных габаритов, амбалистый и коренастый от природы, как Гимли гном. Коротко стриженный и небритый, с отчужденным взглядом и загадочной улыбкой серийного убийцы, человек в себе, интроверт, всегда в безразмерных футболках с нечитаемыми логотипами грайндкор–банд. В принципе, он неплохо смотрелся бы в его излюбленном снаффе в роли насильника: типичная машина для убийства, широкоплечий небритый ублюдок, немногословный и безумный. В углу его комнаты валялись разборные гантели и штанга, а среди всего множества этикеток, склянок и прочего мусора в комнате я как–то нашел пустую ампулу омнадрена(андрогенный анаболический стероид, доступный, легальный и недорогой).

Он рукой пригласил меня внутрь, где меня ждала все та же картина: свалка бульбиков, сладостей, этикеток и книг. Играло что–то атмосферное и неспешное: какой–то спэйс–эмбиент с самого порога вводил в транс.

Я вытащил из пальто тысячную купюрку со словами «Со штуки сдача будет?» и, услышав в ответ лаконичное «Мгм», подложил смятую купюрку под томик Борхеса, лежащий на столе.

Крыса копался в каких–то своих коробочках. Спустя мгновение он извлек полиэтиленовый пакетик (кстати, я где–то читал, что эти закрывающиеся пакетики делают на специальных предприятиях инвалиды, старики, умственно–отсталые и прочие малоэффективные унтерменши, отправленные социумом в контейнеры для биомусора, вроде интернатов и спец домов), на дне пакетика лежал прямоугольный брусочек, напоминающий ломтик халвы.

«Летсгоу?» — крыса улыбнулся своей неповторимой улыбкой, вызывающей спазмы в спинном мозге и холодок мнительности во всем теле. Я кивнул.

«Бульб? водник? бонг? трубка?». Я был настроен более чем решительно и выбрал второй вариант ответа – с водного всегда мозги в брызги.

Крыса вытащил мою штуку из–под книги, запихнул в правый задний карман, вытащил кучку смятых купюрок из левого заднего кармана, отслюнявил четыре сотни и протянул мне. Затем он присел на диван, а я тем временем снял пальто и повесил его на кривой гвоздь, прибитый к входной двери. Крыса выпотрошил пакетик и бросил бедного гаррисона на прокрустово ложе разделочной доски, вооружился скальпелем и прицельно начал четвертование половинки. Интересно, представляет ли он в эти моменты себя Майком Майерсом или Чарльзом Мэнсоном, разделывающим тело жертвы? Я вот в детстве с азартом и задором кромсал хлеб большим тесаком, воображая себя поборником справедливости, а булку белого – своим заклятым врагом.