Читаем Дробь полностью

Слившись воедино с ртутной массой прохожих, я скользил вниз по улице, прижимаясь то к бордюрам, то к стенам прилегающих магазинов. Я часто передвигался вдоль стен, словно тот классический пример меланхолика из учебных пособий по основам психологии. Но в этот раз мне особенно сильно хотелось отстраниться от людей и ползти по стене наощупь, закрыв глаза, чтобы не чувствовать на себе взгляды прохожих. А взгляды наверняка были. Еще бы. Я весьма скверно выглядел, наверняка был бледен словно 5 летний ребенок, вышедший из прививочного кабинета, глаза опустошены – две сквозные дыры. Вполне возможно, что на губах застыли капли засохшей рвоты, да и шел я весьма странно — моя мама обычно таких странных персонажей нарекает словосочетание «обколотый какой–то». Я и вправду был обколот: доза очередного провала растеклась по венам. Инъекция неудач. Я пошатывался и смотрел сквозь асфальт, можно было подумать, что я вижу земное ядро. Впечатлительные особи шарахались от меня, в то время как широкоплечие мордоплюи бесконечно бортовали меня плечами, отбрасывая на идущих позади тетечек и девочек, а я неряшливо извинялся перед ними, сбивчиво выдавая невнятный набор звуков, вызывая тем самым еще большее отвращение у себя и у окружающих. И так я продолжал движение.

Наконец я завернул в какой–то двор. По сути, неважно, что это за двор. Типичные трущобы типичной провинции: бетонные коробки с коврами, бельем и спутниковыми антеннами на балконах, сейфовые двери на подъездах, облупленные скамейки, выкрашенные в поносно–зеленые цвета, испещренные уличным искусством, мусор, вонь, шайки околочеловеков, собаки, собачье дерьмо, переполненные мусорки, детские площадки, похороненные под горами коричневых пустых полторашек, двушек, пятилитровых цистерн багбира, окурков, пустых бутыльков из под гликодина, упаковок триган–д, ремантадина и прочих напоминаний о культурно–развлекательном секторе молодежной политики.

Я шел по разбитому асфальту вдоль подъездов, заглядывая в окна и на балконы домов. Когда мне было 3–4 года, дворовая мразота с моего района лет 12–16, брала меня с моими маленькими друзьями гулять. Большой ватагой малолетних отморозков мы забредали в подобные дворы, после чего ребята постарше закидывали нас на балконы квартир первого этажа (решетки тогда еще установлены были не везде), мы скидывали старшим ребятам пустые пивные бутылки (русский народ имеет странную привычку коллекционировать пустую стеклотару на балконах), алюминиевые санки и все, что имело хоть малейшую ценность и что можно было перепродать или выменять у продавцов в ларьках на товар. Так мы обчищали несколько балконов, бутылки уносили в пункт приема стеклотары, все алюминиевое, медное и дюралевое тащили в пункты приема цветмета, остальное пытались впарить продавщицам в магазинах. Так у нас появлялись деньги на карманные расходы. Вернее не у нас, а у «старшаков», которые покупали себе дешевое крепкое пиво, полиэтиленновые пакеты, тюбики с клеем и дешевые сигареты, а нас они в благодарность за выполненную работу одаривали сладостями – жвачками с переводками, чупа–чупсами и прочими детскими радостями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тихий Дон
Тихий Дон

Вниманию читателей предлагается одно из лучших произведений М.Шолохова — роман «Тихий Дон», повествующий о классовой борьбе в годы империалистической и гражданской войн на Дону, о трудном пути донского казачества в революцию.«...По языку сердечности, человечности, пластичности — произведение общерусское, национальное», которое останется явлением литературы во все времена.Словно сама жизнь говорит со страниц «Тихого Дона». Запахи степи, свежесть вольного ветра, зной и стужа, живая речь людей — все это сливается в раздольную, неповторимую мелодию, поражающую трагической красотой и подлинностью. Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье, все изломы этой тяжелой и такой прекрасной судьбы? 

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези