Дробь

Девочка сняла туфли, сбросив их у постели, сняла через голову футболку, обнажив практически отсутствующую грудь, с огромными сосками. У нее было тело ребенка, очень худого ребенка с выпирающими ключицами, тонкими бледными ручками, хрупкими ребрами, шеей толщиной с запястье, немного кривоватыми тощими ножками. Она скинула юбку. Он все еще стоял в пальто и улыбался. Откинув капюшон, он приблизился к ней, робко взял ее за запястья, целуя в шею, дрожь в руках пропала. Девочка покорно принимала ласки. Он уложил ее на постель и кончиком языка коснулся кончиков сосков, провел пальцами по волосам, все также улыбаясь. Девушка изображала удивление таким учтивым поведением клиента. Он спустил руки с волос, пальцем коснулся мочек ушей, погладил бледную кожу ее плеч. Затем обе его руки оказались на ее детской шейке. Он улыбнулся и взглянул ей в глаза. Она изобразила взаимность. Он легко обхватил и сдавил ее тонкую шейку. Девушка попыталась вскочить с кровати, но он прижал свое колено к ее груди, не давая встать, он сдавливал шею все сильнее, девочка хрипела, пытаясь кричать и звать на помощь, хаотично махала руками, пытаясь зацепить, поцарапать, скинуть его с себя, но все это было безрезультатно. Он сдавил ее плоть еще сильнее, налег всем телом на ее грудь, жилы на его шее вздулись узлами, он покраснел, а по лбу пробежала дорожка пота, желваки на его щеках ходили ходуном, он был в предвкушении. Он чувствовал, что все делает верно. Девочка слабела, уже не могла поднять рук и лишь изредка пыталась вяло сопротивляться. Наконец ее тело совсем обмякло, в глазах кроме страха появился особый блеск. Он знал этот блеск, он и теперь знал, что надо делать дальше.

Потянувшись к заднему карману, он вынул футляр с бритвой. Он ударил им об край постели, звон металла разлетелся по помещению, вонзившись в уши, заставив его поморщиться.

Бритва была в его руках. Широко улыбаясь, он нарисовал столь же широкую улыбку на губах своей избранницы, ручейки крови скатывались по ее щекам, смешиваясь с общим узором сырых пятен от воды, напитков и спермы на простынях. Она улыбалась ему. Улыбалась широко. Он знал, что теперь все идет как надо, все в его руках, время не идет больше вспять, он знает кто он такой, где он, что он делает и зачем, он больше не был потерян. Он улыбался ей в ответ. Теперь только ее глаза портили картину: испуганные, злые, растерянные глаза. Это стоило исправить.

Он срезал веки, глубоко впившись бритвой в глазницы. Сначала один глаз, затем и второй оказались в футляре. Он улыбался. В кармане пальто он нашел оставленные предыдущей ночью нитки с иголкой. Грубыми стежками он зафиксировал улыбку на ее лице навсегда. Теперь она была идеальна. Он радовался. Он улыбался. Он плакал. Часы показывали 9.12.

И тут лестница снаружи застонала.

— Эй! У вас там все в порядке? – за дверью кричал отец.

Тело гостя пробила судорога. Он резко бросился к двери и задвинул щеколду. Руки трясло все сильнее. Теперь в нем родилась тревога. А отец уже стоял за дверью и колотил в нее, выкрикивая имя дочери и проклятья в адрес гостя, но тот не понимал ни слова, мысли потоком хлестали как кровь из артерии, каждый стук врезался в стенки головы изнутри, пульсируя, тревога нарастала, он больше не улыбался. А отец уже перестал стучать в дверь, он настойчиво таранил ее плечом либо пытался вынести ногами. Дверь едва держалась на петлях, да и щеколда долго бы не вытянула под таким резвым натиском обезумевшего отца.

Гость бросился к своей девочке, обнял ее тело и прижался к груди. Она безмятежно улыбалась. Ее глаза лежали на полу, в окружении бильярдных шаров. Он боялся. Дверь потихоньку поддавалась, еще пара минут и отец будет внутри. Он не поймет. Он не почувствует. Он не знает.

Он смотрел своими испуганными глазами в ее испуганные глаза. В его дрожащих руках звенело лезвие. Он перевел взгляд на бильярдный шар. «Живи свободно или умри» шептал ему четвертак, «mas vale morir de pie que vivir de rodillias!» кричал ему плакат со стены. Томик Юкио Мисимы лежал у него в ногах, взглянув на него, он вспомнил, что, в древней Японии, самураи, застигнутые врасплох, неспособные в ситуации, угрожавшей их чести провести обряд сэппуку в соответствии с традициями, просто перерезали артерии на шее и бросались на противника, сохранив тем самым свое достоинство. «Путь искренности в смерти» — в голове пронеслись строки из сокрытого в листве. И он больше не дрожал, он больше не боялся. Он улыбался. Он поцеловал девочку, почувствовав шелковые нити своими губами. Накрыл ее простыней и встал напротив дверей.

Дверь вот–вот должна была слететь с петель. Он стоял наперевес с бритвой и улыбался. Удар. Удар. Удар. На часах 9.10.

Он решил.

Сейчас.