Читаем Дробь полностью

С третьего раза попав в замочную скважину, я дважды провернул в ней ключ и дверь отворилась. Вторая дверь, как водится, была не заперта, и хватило простого толчка ладонью, чтобы открыть ее.

Я вошел внутрь. Никто не встречал меня, только кот, лениво взглянув, лежал на стойке для обуви, он даже не поднял голову, а лишь приоткрыл глаза. Я запер за собой дверь. Стал разуваться. Поскольку удержать равновесие на одной ноге мне было невероятно сложно, а нагибаться к шнуркам мне не позволяла запущенная растяжка и неясно откуда взявшаяся боль в пояснице, я оперся спиной об дверь, словно изрядно выпивший гуляка, и начал стягивать кеды.

Путь в мою комнату лежал непосредственно через зал, в котором расположилась мама и отчим. Они лежали на диване, абсолютно адекватные: отчим разгадывал судоку или очередной японский кроссворд, мама вязала что–то и поглядывала сериал по нтв. Мне было стыдно здороваться, я лишь кинул опасливый взгляд в их сторону: отчим не отрывался от газеты, мама подняла глаза и удостоила меня всего одной фразой: «Из университета звонили». Фраза была брошена, словно кость какому–нибудь лишайному псу: отстраненно и брезгливо, рванным зиг–загом пройдясь по моим ушным перепонкам. Я понимал, что звонок из университета принес далеко не самые благостные вести, и у мамы было уже несколько причин для злости. Скорей всего меня отчислили или как минимум поставили под вопрос мое дальнейшее обучение.

Я кивнул и прошел в свою комнату. Это даже хуже, чем скандал и крики. Нет ничего тяжелее, чем тихая обида и молчаливое разочарование, когда тебя оставляют наедине с гнетущим чувством вины, заставляя бичевать самого себя догадками и подозрениями, раскаянием вперемешку с гордостью. Я готов был прямо сейчас признать свою неправоту и попросить у матери прощения за плохое поведение, словно маленький ребенок, прямо как в детстве, когда я пришел с волосами, в застывшей жженой пластмассе, пропахший сигаретным дымом и дымом костра. От меня и теперь за версту несло дымом — дымом самосожжения, добровольного аутодафе на костре девиантного и саморазрушительного поведения, собственной глупости и грязи, возведенной в благодетель, громко названной Дзен саморазрушения, маргинальность, мизантропия.

Я считал, что я не такой как все, что я — охуительный панкующий парень и трешовый ублюдок. На деле оказалось, что я всего лишь нашкодивший ребенок, слишком далеко зашедший в своих шалостях. Мне было невероятно стыдно. Но я ничего не сделал, чтобы получить прощение или искупить вину, я просто запер свою дверь на шпингалет изнутри, скинул пальто на кресло, переоделся в домашние рванные джинсовые шорты и майку с акриловой надписью «Magrudergrind».

Я выставил перед собой два бутылька гликодина, достал из–за стола еще один терасил д, поставил всех рядом, присоединил к ним упаковку грейпфрутового сока и пару сникерсов. Сфотографировал все это на веб–камеру и выложил в твиттер с подписью «Сегодня на ужин знатные деликатесы».

Быстро справившись с обоими сникерсами, запив их доброй половиной упаковки сока, я влил в первую попавшуюся кружку две банки гликодина (надо отметить, что в моей комнате господствует хаос, и, как следствие, мой стол завален пустыми кружками, стаканами и чашками, тарелками и столовыми приборами, а потому мне не доставило труда найти посудину для отправной точки моего диссоциативного путешествия).

Я зажал обе ноздри одной рукой, попытавшись свести к минимуму все вкусовые и обонятельные сигналы, поступающие в мозг. Второй рукой я опрокинул кружку с сиропом прямо в глотку. Большими глотками я жадно с отвращением уплетал эту густую вязкую жидкость, похожую на машинное масло. Каждый глоток давался с трудом, мятный привкус и морозяще–греющее чувство разлилось по ротовой полости, спустилось к глотке и проследовало вниз по пищеводу, прямиком в желудок. Я будто чувствовал, как сироп медленно и неспешно обволакивает мои внутренности своей тягучей массой. Я словно хлебнул с мятного болота или трясины.

Не разжимая носа, я отхлебнул еще четверть упаковки сока. Оторвавшись от пачки, я разжал нос, посмаковал во рту остатки жидкостей, мерзкий привкус ментола, смешанный с горьковатым грейпфрутом, оставлял не самое приятное послевкусие, порождая едва сдерживаемые рвотные позывы.

Итак, задача выполнена на две трети.

Я уселся за компьютер поудобнее, проверил почтовый ящик: служба доставки Озона сообщила, что новое издание Песни Мальдорора Лотреамона уже отправлено в мой город и прибудет через 5–7 дней; информация о состоянии файла на айфолдере, спам, спам, спам. Ничего интересного. Я открыл несколько вкладок с социальными сетями, заявки, сообщения с приветами, лайки — если судить обо мне по моим страницам и аккаунтам в социальных сетях, можно вполне предположить, что я живу полной, довольно насыщенной жизнью, богатой на коммуникации и знакомства, пользуюсь популярностью у противоположного пола и уважаем в кругу сверстников. Забавная иллюзия. Социальные сети всегда привлекали меня возможностью создать образ, радикально отличный от реального.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тихий Дон
Тихий Дон

Вниманию читателей предлагается одно из лучших произведений М.Шолохова — роман «Тихий Дон», повествующий о классовой борьбе в годы империалистической и гражданской войн на Дону, о трудном пути донского казачества в революцию.«...По языку сердечности, человечности, пластичности — произведение общерусское, национальное», которое останется явлением литературы во все времена.Словно сама жизнь говорит со страниц «Тихого Дона». Запахи степи, свежесть вольного ветра, зной и стужа, живая речь людей — все это сливается в раздольную, неповторимую мелодию, поражающую трагической красотой и подлинностью. Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье, все изломы этой тяжелой и такой прекрасной судьбы? 

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези