Читаем Дробь полностью

Началось все, наверняка, как всегда с какой–то мелочи, я даже вряд ли вспомню с какой, кто–то что–то сказал не со зла, не подумав, второго это зацепило, вспылили, понеслась. На легкой неровности типа «не ответил(а) на смс», «посмотрел(а) не в ту сторону», «поставил(а) «лайк» под чьей–то фоткой в интернете». В итоге крики, сломанная клавиатура, разбитые костяшки пальцев, изорванные обои, новые записи на стенах, по–позерски порезанные руки. Все эмоции, выплеснутые в txt формат, я ни слова не помнил из, того, что написал сам себе вчера, я вообще плохо помнил вчерашний вечер, все эти вспышки аффекта стали дурно влиять на мою память.

Эрих Фромм написал: «Очень часто — и не только в обыденном словоупотреблении — садомазохизм смешивают с любовью. Особенно часто за проявления любви принимаются мазохистские явления. Полное самоотречение ради другого человека, отказ в его пользу от собственных прав и запросов — все это преподносится как образец «великой любви»; считается, что для любви нет лучшего доказательства, чем жертва и готовность отказаться от себя ради любимого человека. На самом же деле «любовь» в этих случаях является мазохистской привязанностью и коренится в потребности симбиоза». Так вот. Это та самая история, с поочередной сменой ролей. Ядерная пара: замкнутый меланхолик и неадекватная холеричка. Вот и вчерашний вечер закончился дичью, садистским мозгоебством двух незрелых, психически нездоровых личностей.

1.3.Рождение дзен саморазрушения.

Перечитав пестрящий желчными красками манифест ненависти к самому себе, я включил что–то из папки с заунывным ноу–вейвом, упал своим тельцем обратно на уже успевшую остыть постель и уставился в потолок. Или потолок уставился в меня. В этой беседе я сделал для себя три незначительных вывода касательно своего безрадостного положения. Во–первых, я устал так жить, очень, невероятно, никаких резервов; во–вторых, пора бы было уже что–то предпринять, прорвать блокаду бесконечной рутины; в третьих, я вряд ли способен на какие бы то ни было решительные действия, а потому предыдущие два вывода обращаются в прах.

Я вспомнил тот пресловутый миф о пещере, платоновский, о том, что люди якобы все скованны и видят лишь тени истинного мира, а все твое субъективное представление о мире – всего лишь иллюзия и ни хера ты на самом деле не видишь. На тот момент у меня складывалось ощущение, что я даже не тени вижу, а зеркальные отражения теней, или если быть проще: моя жизнь мне представлялась как просмотр сверхкачественного наимоднейшего фильма с кучей спецэффектов и 3Д моментов, только без специальных очков, с помехами и на черно–белом советском телевизоре, вроде олдскульного такого рубина с невъебенным тумблером для переключения каналов. Вроде бы жизнь как жизнь: семья, отношения, учеба, ну периодически работенка попадалась, компании, товарищи есть какие никакие, где–то успехи, где–то провалы, все как у людей, но все это ненасыщенно как–то.

Оказавшись в подобном эмоциональном и духовном отстойнике, наиболее разумным и единственно верным путем была бы попытка рационализировать происходящее, разложить по полочкам ситуацию и направить свою бурлящую энергию упадничества в позитивное русло. Я же, в своих лучших традициях, избрал путь контрпродуктивный, а именно:

1 – ввел в замешательство свой ум и начал беспокоится.

2 — начал категорично и жестко осуждать все, что происходит вокруг и всех, кто меня окружает.

3 – все сильнее обострял страх освободиться от привязанностей к вещам, людям, к своим защитным механизмам.

А для просветления ума стоит делать все наоборот.

У дзен–буддизма не мало общего с моей внутренней войной, ведь в нем всего–то и надо, что успокоить ум (читай: послать все к черту), прекратить безусловно осуждать все и всех (читай: послать все к черту), освободиться себя от привязанностей (читай: послать все к черту).

Дзен саморазрушения, вот он путь, в котором следовало бы посылать все и всех к чертям, и вообще на пути своего просветления не считаться с какими бы то ни было моральным, социальными или психологическими препонами. Это тот путь, который я хотел бы сделать своим, будь я чуточку увереннее и сильнее. Я бы хотел творить любой невообразимый бред и аморальный ад, словно безумец Чарльз Бронсон. Я бы хотел избавиться от всех привязанностей, попросту разорвав все связующие с социумом цепи. Хотел бы объективно и безоценочно взглянуть на мир.

Вот с такими вот твердыми намерениями и не менее твердой утренней эрекцией я вышел из своей комнатки и прошел мимо двух тел. Это был мой отчим с мамой, они тоже время от времени практикуют дзен саморазрушения, вот и вчера они были близки к просветлению, однако усталость сразила их наповал, да так, что отчим прямо и уснул в одежде на полу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тихий Дон
Тихий Дон

Вниманию читателей предлагается одно из лучших произведений М.Шолохова — роман «Тихий Дон», повествующий о классовой борьбе в годы империалистической и гражданской войн на Дону, о трудном пути донского казачества в революцию.«...По языку сердечности, человечности, пластичности — произведение общерусское, национальное», которое останется явлением литературы во все времена.Словно сама жизнь говорит со страниц «Тихого Дона». Запахи степи, свежесть вольного ветра, зной и стужа, живая речь людей — все это сливается в раздольную, неповторимую мелодию, поражающую трагической красотой и подлинностью. Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье, все изломы этой тяжелой и такой прекрасной судьбы? 

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези