Читаем Дробь полностью

Я шел очень быстрым шагом. Но не потому, что стремился воплотить свой план в жизнь. Я навряд ли вспомню, когда в моих движениях появилась излишняя резкость и нервозная торопливость, возможно, я всегда так ходил, но что–то подсказывает мне, что тут есть некоторая увязка с моей нелюбовью к людям и обостренной социофобией. Кто–то может сказать, что любой человек стремиться идти быстро, дабы обогнать шествующего впереди, якобы это все подсознательное стремление к лидерству, первенству. Хуйня все это собачья. Лично я всегда передвигался быстро по одной простой причине: я просто испытываю неприязнь к окружающим. Я не могу смотреть на лица. Унылые, скучные, узколобые, озабоченные бытовым хламом, глаза с отсутствующим выражением. Я хочу скорее пробежать мимо них, не заглядывая в их пустые душонки, я разглядываю каждого обывателя на улицах города, я бы мог заглянуть глубже, но ограничиваюсь исключительно разглядыванием. Я не из тех, кто, увидев кучу дерьма станет тыкать его веточкой (хотя в детстве я любил отковыривать от асфальта засохшие смачные харчки возле магазинов, поскольку они при этом издавали очень забавный звонкий хруст, быть может, именно тогда зародилась моя любовь к нойзу и индастриалу). Я хожу быстрым шагом исключительно потому, что боюсь и терпеть не могу людей и себя, вернее сначала себя, а уже потом (и исключительно по этой причине) всех остальных. Я не только не хочу глубоко всматриваться в кого бы то ни было, но и не хочу впускать их в себя, я просто взбешен, когда кто–нибудь из прохожих начинает протыкать меня пристальным изучающим взглядом, будто выискивая изъян. Я не могу и не умею смотреть в глаза, я увожу взгляд в сторону, я не из тех псов, что рычат и огрызаются, глядя в глаза, я из тех шавок, что скулят и, поджимая хвост, забиваются в углы.

Предполагаю, что когда я был молод, очень молод, абсолютно молод, то бишь был сперматозоидом и несся сломя голову к яйцеклетке своей матери, я был так стремителен не столько потому, что был одержим инстинктами и природными стремлениями, а скорее всего уже тогда во мне зародилась мизантропия, я уже тогда возненавидел своих собратьев сперматозоидов, за их нелепые хвостики и неуклюжие движения. Я несся прочь от этих глупых уродцев и неожиданно для себя стал лидером и первым добрался до яйцеклетки. Ненависть и страх всегда были моими стимулами к развитию, всегда мотивировали меня к активным действиям и явились причиной всех моих немногочисленных жизненных достижений.

Иногда, в припадке творческого садизма, я целенаправленно отправлялся в людные скверы и парки, центральные улицы и прочие оживленные места, с целью начеркать в блокноте пару–тройку более–менее складных четверостиший, поскольку исключительно в состоянии агрессивной, истеричной одержимости у меня выходили, на мой взгляд, самые лучшие строки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тихий Дон
Тихий Дон

Вниманию читателей предлагается одно из лучших произведений М.Шолохова — роман «Тихий Дон», повествующий о классовой борьбе в годы империалистической и гражданской войн на Дону, о трудном пути донского казачества в революцию.«...По языку сердечности, человечности, пластичности — произведение общерусское, национальное», которое останется явлением литературы во все времена.Словно сама жизнь говорит со страниц «Тихого Дона». Запахи степи, свежесть вольного ветра, зной и стужа, живая речь людей — все это сливается в раздольную, неповторимую мелодию, поражающую трагической красотой и подлинностью. Разве можно забыть мятущегося в поисках правды Григория Мелехова? Его мучительный путь в пламени гражданской войны, его пронзительную, неизбывную любовь к Аксинье, все изломы этой тяжелой и такой прекрасной судьбы? 

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза
Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези