Другая школа. Откуда берутся нормальные люди

И в этот момент я понимаю, что имел в виду Дима Зицер, говоря о том, что любви к своему ребенку недостаточно. Удивительные вещи случаются в тот момент, когда ты даешь ему почувствовать себя значимым и перестаешь относиться к нему с высоты своего колоссального жизненного опыта. В «Апельсине» дети с учителями на «ты», они могут сказать директору «подожди, Дима» – и всё, что в обычной школе закончилось бы скандалом, здесь дает удивительный эффект. Отсутствие подобострастия, которое в старших классах неизменно превращается в ненависть и желание доказать учителям, что ты тоже кое-что из себя представляешь. «Если дети становятся нашими собеседниками и мы сможем дать им возможность сказать, что им хочется, а не что нам хочется услышать, то снимается половина вопросов, которые у нас есть, – говорит Зицер. – Лао-цзы говорил: «Если я ничего не навязываю людям, они становятся собой», и я в этом абсолютно уверен. От навязанности происходит невротизация, постоянное желание освободиться и доказать себя. Если ты в этот момент существуешь в нашем разговоре, тебе не нужно дергать девочку за косичку. Ты просто есть».

«Мне повезло, что я прекрасно помню свое детство, – говорит мне позже Дима. – Спокойно: у меня были очень хорошие родители. Но момент бесправия, который в нем существует, когда тебя бесплатно может любой человек повоспитывать, – это жесть. Почему ты кричишь? Почему у тебя развязаны шнурки? Куда ты пошел? Дискриминация входит в тебя, и в какой-то момент ты сам начинаешь жить, следуя этой модели. Это словно комплекс жертвы насилия, когда начинает казаться, что всё происходящее правильно, что так и должно всё работать. Что действительно сразу после школы нужно поступать в университет и обязательно сдать ЕГЭ. Пересдать через год? Нет, не пойдет. Ты не будешь считаться успешным».

Увидев Зицера впервые, я подумал, что каждому подростку нужно встретить такого человека: который докажет, что мир не против тебя, а взрослые все-таки могут тебя понять.

Но после дня в его школе я понял, что Зицер не меньше необходим родителям: возможно, именно поэтому они окружают его в конце дня, советуясь не как с директором, а как с человеком, который поможет найти общий язык с их детьми. «Самая интересная тема на свете – исследовать себя и мир вокруг, – говорит мне Дима напоследок. – Школа должна предоставлять нам инструменты для этого, а учитель – быть дирижером процесса, создавать рамки. Дальше дети справятся сами». Ты поневоле веришь, что «учитель – самая прекрасная профессия на свете», когда это говорит человек, который явно получает от этой работы кайф. В конце концов, как обычно говорит сам Зицер: «Ничего не зажигает лучше, чем пример страстной жизни».

Глава 3

Шах и мат традиционной школе

Он не просто учит детей тому, как жить в этом мире, а показывает, как можно этот мир менять. И делает это с помощью… шахмат.

«Если знаешь, как работать с детьми, то можешь их заразить любовью к жизни», – говорит мне Зураб. В 18 лет он собирался стать врачом – как и его отец. «Я отучился в медицинском училище, поработав в непростом отделении, где многие люди умирали, – рассказывает мне Зураб. – В такие моменты понимаешь свою ограниченность в возможности помочь другому человеку». Так из врача Зураб перешел в психологи – и в общем-то до сих пор остается скорее им, чем учителем в традиционном понимании этого слова. «Начиная с тринадцати лет у меня было очень много вопросов к инаковости: что значит «быть другим»? – рассказывает Зураб. – В девяностые годы я жил в Подмосковье, у меня рано погиб отец, и для всех я был грузинским ребенком. В Грузии же я всегда был «русским». Всё это не позволяло полностью идентифицировать себя ни с кем из окружающих. Но если раньше мне это доставляло дискомфорт, то сейчас наоборот – мне от этого хорошо. Это как знание нескольких языков: когда ты говоришь на одном, ты живешь в его рамках. Но когда знаешь уже два языка, ты можешь их сравнивать между собой и видеть преимущества и ограничения каждого из них».

Учитель, который не собирался им быть