Другое настоящее

Я сижу и смотрю на нее. Последним, кто прикасался к моим губам, был Март. Вика совсем не похожа на Марта. Наверное, именно так я целовала бы себя сама, поэтому никакого внутреннего протеста во мне не возникает. И хотя я не отвечаю на поцелуй, он отзывается во мне, начиная с кончиков пальцев на ногах и выше, выше, пока влажно становится не только моим губам.

– Кто-нибудь может войти, – шепчу я, когда сквозняк холодит мне шею.

– Ну и пусть, – усмехается она, и тут я понимаю ее. Еще недавно не поняла бы, но теперь, когда мы соприкасаемся губами, грудью и бедрами, в ней нет от меня тайн – и это понимание заставляет меня положить ладонь ей на плечо и силой заставить ее отстраниться.

У нее в глазах – готовность на все. А мне нужно красить стену.

– Пока я здесь, Джон не заходит. – Валик набирает краску, теперь нужно покатать его по ребристой поверхности пластикового лотка, чтобы убрать излишки. – Не делай того, что тебе не нравится, ладно? Если хочешь, я обо всем забуду.

– Да, – говорит Вика, вытирая губы тыльной стороной кисти. – Ничего не было.

Пока я вожусь со стеной, она потихоньку сливается.

Так себе способ заставить Джона ревновать. Март тоже пытался. После «Ямы» он не мог меня видеть. Я стала живым напоминанием о его унижении. Мы решили взять тайм-аут и не встречаться некоторое время, чтобы каждый мог разобраться в себе. Я сказала, что не ждала от него защиты, потому что знаю, как он боится боли и ненавидит драки, и вообще знаю его достаточно давно и выбрала не за это. Но он обиделся еще сильнее. Правильного ответа не существовало. Поэтому мы дали себе немного времени на отдых и не виделись почти месяц – до конца января, тогда он и принял решение заняться борьбой в секции Руса. В его сторис время от времени появлялись отчеты о том, где и с кем он проводит время – это были наши общие друзья, я тоже время от времени с ними встречалась, чтобы прогуляться и поговорить. Особенно с Ваней Роговым, у которого вообще-то была девушка, талантливый фотограф, к тому же, очень симпатичная, глядя на нее, мне хотелось точно так же выбрить виски. Но Март решил, что между нами с Ваней нечто большее, чем дружба, и в один из дней засосал его на вечеринке и выложил снимки в сторис с отметкой меня и его девушки. Утром, конечно, удалил. Именно об этом я говорю, когда говорю о поездах и стоп-кранах.

Покончив со стенами, я даю себе возможность отдышаться, а им – подсохнуть. Вскрываю пачку чипсов, заворачиваюсь в шарф и устраиваюсь в кресле, закинув ноги на подлокотник, с книгой. Я не перечитываю ее заново – слишком долго. Просто листаю, выхватывая глазами родное и болючее: вот я в метро, мчу в Нескучный сад после ЕГЭ по алгебре, чтобы упасть на стриженый газон, вытянуться по струнке и смотреть в небо сквозь ветви, слопать пиццу на веранде «Домика в саду», покормить орехами белок, ходить с наушниками и щуриться от свободы, заранее зная, что получу высший балл. Вот я сижу у себя на кухне в футболке и шортах. Не помню такого дождливого лета. Мы с Мартом решили поехать вожатыми в детский лагерь и подали заявки, но смены этого года были укомплектованы, так что нам предложили поработать в следующем. В феврале Марта не стало.

Вот я читаю перед сном, глаза слипаются, но осталось несколько страничек, и я не сдаюсь. «Смотри, мам». В соседней комнате тишина, телевизор уже не работает – наверное, мама спит. Смотрю на часы: два ночи. Сегодня пораньше. Может, наконец-то выспится… Я возвращаюсь в начало строки: «Смотри, мам».

Утром я не смогу ее разбудить. Вскрытие покажет, что она запивала снотворное водкой. Я до сих пор не знаю, было ли это ее решением или случайностью. В ее вещах не осталось ничего, что позволило бы это понять.

Я слышу звук работающего двигателя. И меня зовут.

– Майя! Майя!

Тот самый голос, который смог бы заставить меня делать вещи, о которых я раньше не задумывалась. Голос книжных героев, в которых я влюблялась. Голос из детских снов. Он повторяет мое имя.

– Да! – отзываюсь я, и сама себя не слышу.

– Как хорошо, что вы здесь. Помогите!

Тарахтение дизеля становится громче. Отец Саввы подгоняет пикап к дверям вагончика и выпрыгивает из кабины. Не вполне понимая, чем именно могу помочь, я подхожу к кунгу. Отец Саввы откидывает тент – внизу какие-то резные деревяшки. Нет. Это рейлы. Неразборные лакированные рейлы, накрепко скрепленные гвоздями, и мы выгружаем их вдвоем, поспешно оттаскивая под крышу – они небольшие, но довольно увесистые. Четыре прекрасных блестящих рейла, крепко стоящих на разлапистых ножках. Я глазам своим не верю.

– Вещей не нашлось, – говорит отец Саввы, утирая лоб. – Их у меня семеро, старшие донашивают за младшими. Мы повесим у себя ящик для пожертвований – Яна, верно? Поможем мы ей, не переживай… – Это стало моим делом, и мне вовсе не хочется, чтобы в него вмешивались сектанты, чьи убеждения накрепко связаны в моем представлении со смертью Кати. Но помощь… Кто я такая, чтобы отказываться от того, что предлагают не мне? Отец Саввы хлопает меня по плечу: – А ты держись. Молодец, держись.