Дружба

— Теперь ты счастлив? — язвительно спросил он. — Ответственность с тебя разгружена? Ну, конечно! Я же сам попросил навязать мне петлю на шею. Просто, я люблю такой сорт галстуков. Замечательная штука: придушить человека да еще предварительно стребовать с него записку: «В смерти моей прошу не винить».

— Зачем ты это плетешь? — медленно сказал Данилов. Как всегда, когда волновался, он принудил себя говорить не спеша, чтобы не уронить липшего слова. — Я тебя за язык не тянул. Коли ты думал, что… — Данилов приостановился, не решаясь сразу высказать тяжелое слово, — что  и с к л ю ч а т ь, — с натугой произнес он, — не следует, так бы и сказал.

Он стряхнул пепел с остывшей папиросы в собственную тарелку.

— Извини, — сказал Величкин. — Я дурак. Мне надо было, как ты это делаешь, досчитать до тридцати, чтобы притти в норму. Давай выпьем.

— Нет, — сказал Данилов. — Больше здесь пить я не буду. Неудобно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Величкина исключили из партии.

На самом деле это оказалось еще тяжелее, чем он себе представлял.

Иногда его отвлекали и развлекали мысли, дела и разговоры. Но за всеми мыслями, делами и разговорами стояла, как стена, эта тупая, ноющая боль. Так из городского шума вырывается то жалобная флейта слепого, то крик роженицы. Но и за флейтой и за криком стоит этот ровный и непрекращающийся гул, сочетающий в себе тысячи разных шумов.

Но чем тяжелее ему было, тем упорней и больше он работал. Конец работы означал ведь и конец этой опухоли в сердце.

Толщина или, вернее, тонкость пластинок стали, колебавшаяся между лезвием безопасной бритвы и папиросной бумагой, была установлена окончательно. Выбран был и материал — сталь, стоящая посредине между молибденовой и углеродистой. Все расчеты, составленные предварительно для углеродистой стали, были пересчитаны для этого нового материала.

Изобретатели, как и прежде, отдавали вечер подсчетам, а с утра отправлялись на завод, чтобы самолично наблюдать и ускорять прохождение своего заказа. Им казалось, что и директор, и заведующий производством, и все мастера думают только о том, как бы задержать и затянуть заказ. И в самом деле на это было похоже. Дело можно было бы исполнить в пять — шесть дней, а вместо этого оно затянулось на несколько недель, несмотря даже на то, что то Зотов, то Величкин врывались к директору и бурно протестовали против такого темпа работы. Директор, латыш Тиберг, только покачивал головой и говорил:

— Ой, какие горячие молодые люди! Какие горячие! Прямо горячий зуп! (Он вообще выговаривал з вместо с).

Молодые люди могли нервничать и ругаться в свое удовольствие, но среди огромных заказов на оборудование электрических станций и новых заводов их заказ был, конечно, и маленьким, и невыгодным, и к тому же чрезвычайно трудным технически. Стали такой тонкости и такого качества на заводе еще никогда не изготовляли. Если бы не настояния Лавра Петровича, завод, конечно, не взялся бы за такое дело, но даже сейчас, взявшись, он медлил и тянул.

Однако, несмотря на все задержки, проволочки и препятствия, в торжественный пасмурный декабрьский день из прокатного цеха вышли три листа стали толщиною в 0,0065 миллиметра. Зотов и Сергей радостно ощупывали сталь и терли ее между пальцев, как женщины, покупающие батист.

Хрупкий, необычайной тонкости металл блестел на срезах.

Резец должен был состоять больше чем из тысячи пластинок. Нужно было вычислить все углы, под которыми эти пластинки предстояло спаять. Эта работа заняла еще полторы недели да еще две недели взяло изготовление пластинок, сварка их и окончательное определения угла резания. Наконец выбрали день испытание резца. Испытание назначили на двадцать третье в институтской мастерской. Оставалось три дня.

Делать было решительно нечего. Были готовы не только все расчеты и вычисления, но и самый резец. Оставалось только ждать.

Вечером 21-го числа Зотов предложил Величкину, чтобы убить время, «пойти на подножный».

Путешествие «на подножный» заключалось в том, что, когда друзья доходили до крайнего отощания и, глядя на свои чертежи, видели вместо них миски дымящегося славного борща, они отправлялись к кому-нибудь из знакомых подкрепиться. Чаще всего этим «кем-нибудь» оказывались девушки из галиного общежития. Так случилось и сегодня.

Многие из девушек были безнадежно влюблены в Зотова: своими глубоко запавшими серыми глазами он прямо-таки искалечил сердца толстушки Лены и веселой Риты. Но Зотов не смотрел ни на кого, кроме Гали. Не в его правилах было отходить в сторону, не добившись своего.

К Величкину девушки тоже относились хорошо. Но на него они смотрели как на двоюродного брата и, вероятно, не стеснялись бы переодевать при нем юбки.

Бывают же такие незадачливые люди! Женщины их уважают, ценят их ровную и спокойную дружбу, поверяют им любовные увлечения, поручают няньчить ребятишек, в награду целуют их в лоб, но и только.