Дружба

— Зачем так ограничивать выбор: или стоптанные валенки, или яловочные сапоги. А если хочешь лакированные ботиночки с узким носком и на французском каблуке? Друзья? У меня будут и есть друзья — мужчины, люди, с которыми возможна настоящая дружба, которые умеют пожимать руку и понимают скрытые движения частиц твоего мозга. Обед может отлично изготовить повар в ресторане или какая-нибудь экономка. А от женщины требуется совсем иное.

— А именно?

— Я уже сказал. Женщина в туфлях на французском каблуке — вот что мне нужно.

— Значит, достаточно напялить на нее, — Величкин бесцеремонно кивнул головой на трамвайную стрелочницу в брезентовом плаще и с мастодонтовыми ногами, — твои французские каблуки, и ты будешь бегать за ней?

— Нет, в этой обуви рождаются. Я говорю, конечно, фигурально. Для меня это просто символ. Я мечтаю о женщине гибкой и грациозной, с талией как у ласточки. Она должна замечательно играть на рояле и детским, слегка картавым голосом говорить очаровательные, рискованные двусмысленности.

Зотов остановился и взял Величкина за рукав. Он всерьез увлекся тем, что говорил.

— Эта женщина должна быть в толпе, как белый голубь среди сизых.

— Или как белая ворона, — вставил Величкин.

Но Зотов не слышал его реплики.

— Она будет достаточной наградой за борьбу, неудачи, поражения, голодовки, драки и бессонные ночи. Дорогу сильному! Это его награда! Она очаровательна и чуть-чуть развращена. Я одену ее по всем модам и буду любить, как чорт. Когда она пройдет по улице, за нею полетят, как пули, взгляды воспаленных мужских глаз. Для нее возбуждать желание будет так же естественно, как для рыбы плавать в реке и для тебя говорить глупости.

— А ты станешь сидеть в креслах, — добавил Величкин, — покуривать трубку и чувствовать себя законным обладателем дорогой игрушки.

Зотов кивнул головой:

— Примерно!

— Но ведь так может рассуждать и, вероятно, рассуждает любой толстобрюхий рантье. И у него тоже жена — дорогая игрушка. Она изнывает в праздности и ходит на высоких каблуках и возбуждает вожделение и даже, — Величкин хихикнул, — частенько удовлетворяет его. Ты думаешь, что изрекаешь бог весть какие умности, а плетешь просто пошлость. Нет, мне нужна женщина, а не кукла в дорогих тряпках и с механическими умелыми об’ятиями! Понимаешь: Женщина — с прописной буквы.

Вместо ответа Зотов фыркнул и спросил:

— Что это еще за женщина такая? Мысль докладчика не ясна.

— Очень ясна. Женщина, которая читает то же, что и я, думает о том же, что и я и все мы, идет рядом со мной, целует меня горячими губами и улыбается мне. Друг и вместе возлюбленная — вот что это такое!

— Таких нет! — категорически возразил Зотов. — Я знаю, где ты ее будешь искать. Но либо твоя женщина-друг на другой день после свадьбы обрастет жиром и поглупеет до степени домашнего граммофона, либо окажется умной вузовкой. Даже, выгибаясь под тобой, она станет цитировать третий том «Капитала», по рассеянности будет варить носки в супе, а когда ты не пойдешь в среду на собрание, устроит тебе сцену и истерику. Они возвращаются домой ночью с каких-то таинственных заседаний, а мужья сидят в пустых комнатах голодные и ревнующие и щелкают зубами. Ко всему этому она пышно вырядится в кожаную куртку и огромные сапоги и в таком позорном виде отправится с тобой в кинематограф. Нет, брат, эти партийные браки хороши только на плакатах.

Величкин почти не слушал. «Ты не пойдешь в среду на собрание», — сказал Иннокентий. Чудак! Ну, конечно же, он не пойдет в среду на собрание. Удивительно умно напоминать горбатому об изящном выгибе его спины.

— Таких женщин, как ты говоришь, нет, — продолжал между тем Зотов.

— Нет, есть такие женщины, — ответил Величкин. — Никто не виноват в том, что ты их не видишь.

«Но эти женщины не для вас, Сергей Величкин». — подумал он про себя.

На следующий день, в канун испытания. Зотов и Величкин никуда не пошли. Чтобы скрасить ожидание, они затеяли совсем ненужную проверку своей полуторагодовой работы.

Они вытащили из-под стола и с полок все чертежи, тетради, черновики и варианты. От пыльных листов шел затхлый запах архива или книгохранилища. Это был дневник последних семнадцати месяцев. Каждый листок сохранил на своих полях отпечатки пальцев, мыслей и чувств. Одни листы радостно улыбались, хлопая изобретателей по плечу и напоминая им неожиданные победы; другие хмурили брови и низко надвигали козырьки. Им было стыдно.

Строчка за строчкой Величкин и Зотов заново просмотрели и проверили всю работу… Вот этот чертеж им пришлось делать дважды, потому что первый вариант Величкин нечаянно залил тушью, а когда они его сделали, оказалось, что все сработано неверно и нужно переделывать заново. Эту вот синюю тетрадь закончили в тот вечер, когда вошла Галя в меховой шапке. Они еще боролись тогда и изломали кресло. Сколько бы за него дали на Смоленском? Зотов вздохнул о кресле, Величкин — о Гале.

Величкин долго не засыпал. Зотов ровно и густо дышал в подушку и медленно, но убедительно стаскивал с него одеяло.