Дуэль Пушкина

В минуты слабости Пушкин готов был отложить надолго или даже навсегда планы женитьбы. Эти планы привлекали и пугали его. Отъезд с посольством снял бы вопрос об обязанностях человека чести перед Гончаровой. Однако мечтам не суждено было сбыться. 17 января император отклонил просьбу поэта. Царская резолюция гласила: «…это очень расстроит его денежные дела и в то же время отвлечёт его от занятий».　

7 января поэт ещё не помышлял о возобновлении ухаживаний за Собаньской и не печалился о том, что отъезд за границу лишит его общества красавицы. Но вскоре всё переменилось.　

Каролина была одним из множества увлечений поэта ещё в годы южной ссылки. В отношениях с мужчинами красавица всю жизнь открыто пренебрегала условностями света. Она была любовницей генерала И.О. Витта и открыто жила с ним. С поэтом дама вела себя как добродетельная и неприступная особа. Пушкин ухаживал за ней без всякого успеха. Наконец ему стало понятно, что его водят за нос. В феврале 1830 г. он напомнил Собаньской об этом: «…если когда-нибудь вы это прочтёте, я хорошо знаю, что вы подумаете». … «Он (т.е. Пушкин. — Р.С.

) заслуживает того, чтобы я и дальше его дурачила»[275].　

Из того же письма узнаем, что именно подразумевал поэт, говоря, что Каролина дурачила его в давние годы.　

«Кокетка богомольная» полностью подчинила своим капризам двадцатидвухлетнего Пушкина. Следуя её воле, поэт должен был сопровождать красавицу в костёл, читал вместе с ней чувствительные романы и пр. Одно посещение, когда Собаньская осенила чело поэта крестным знамением, осталось в памяти Александра Сергеевича навсегда. Прикосновение холодных пальцев, писал он, «обратило меня в католичество». Запомнил он и «идеальное очарование… и жгучие чтения юных лет»[276]

.

Давнее увлечение не оставило глубокого следа в памяти Пушкина. Он не вспомнил имя Собаньской, когда за несколько недель до встречи с ней в Петербурге занёс в альбом Ушаковых имена Ризнич и Воронцовой. Эти женщины были более благосклонны к молодому человеку и вытеснили Собаньскую из его сердца. В 1821 г. Пушкин увлёкся Каролиной, а в 1823 г. писал Александру Раевскому: «…моя страсть очень уменьшилась… я влюбился в другую»[277].

Собаньская не простила Пушкину измены и в феврале 1830 г. намекнула ему, что семь лет назад, в 1823 г., счастье было возможно. «В последний раз, — отвечал ей поэт, — вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить — в течение целых 7 лет. Зачем?»

Если счастье возможно было семь лет назад, значит, оно было возможно и ныне. Поэт должен был поверить многообещающим намёкам после того, как Каролина назначила ему свидание (очевидно, tête-à-tête, замечают пушкинисты)[278]

.

Собаньская вела себя как опытная кокетка. Свидание было в последний момент отложено. «Прошлый раз, — писала красавица, — я забыла, что отложила удовольствие видеть вас на воскресение». Но и в воскресенье 2 февраля рандеву не состоялось. Каролина известила Пушкина, что должна отправиться в костёл на мессу, а затем сделать визиты и деловые поездки. Свидание было перенесено, теперь уже на понедельник.

Хорошо рассчитанный удар попал в цель. Поэт готов был признать свою полную беззащитность перед демоническими чарами женщины. Кокетство Собаньской наводило на мысль, что его надежды призрачны.

Под влиянием вспыхнувшего чувства Пушкин написал два любовных письма поразительной глубины и силы. Ради соблюдения тайны он именовал даму сердца Элленорой. С самого начала поэт не был уверен, что решится когда-нибудь отправить послания предмету обожания. («Если когда-нибудь вы это прочтёте».) Но любовь владела сердцем поэта, и ему надо было излить чувства на бумаге. Тексты писем попали на страницы черновой тетради, но так и не были перебелены для отправки адресату.

Исследователи весьма точно называют пушкинские письма Собаньской «не сказанными речами глубоко взволнованного человека» и ещё — самыми литературными из всех писем Пушкина[279].

Литературность нисколько не умаляет их глубокой искренности. «Вы смеётесь над моим нетерпением, — писал поэт, — вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания, итак я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас. Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье, я предпочитаю не говорить, а писать вам. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки. Вы — демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании».

Письмо Пушкина пронизано мучительными сожалениями об упущенном счастье. Вспоминая муки неразделённой любви, поэт писал: «Вам обязан я тем, что познал всё, что есть судорожного и мучительного в любовном опьянении, и всё, что есть в нём самого ошеломляющего». Поэт страшится иронии и насмешек дамы сердца, некогда повергавших его в полное оцепенение[280].