Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

На деле же существующий уровень дохода управляющих дает простор для отождествления и приспособления целей. Именно эти мотивы имеют практическое значение. А в личном плане только они и являются достойными: управляющий не допустит и мысли, особенно если ее высказывают другие, что он не полностью привержен целям корпорации или совершенно безразличен к возможности воздействовать на эти цели. Если управляющий даст понять, что он подчиняет эти мотивы размерам своей оплаты, то он распишется в своей неполноценности в качестве руководителя [Galbraith, 1972, p. 139; Гэлбрейт, 2008, с. 134].

Эта цитата демонстрирует главный интеллектуальный прием Гэлбрейта. Психологическое наблюдение, высказанное в ироничных тонах, используется для подкрепления экономической теории с масштабными и далеко идущими последствиями. Если оно верно, то обычное допущение о том, что фирмы стремятся максимизировать прибыль, является ложным, а общепринятая экономическая теория – несостоятельной. По мнению Гэлбрейта, компании стремятся максимально увеличить не прибыль, а власть. Более того, они делают это не в конкуренции с другими фирмами, а в союзе с ними. Ведь речь идет о власти, принадлежащей не отдельной компании, а «техноструктуре», общей для всех фирм.

Справедливости ради нужно сказать, что экономическое сообщество не было убеждено в правоте Гэлбрейта[25]

. Однако то, верны его выводы в конечном счете или нет, не так важно, как уровень доказательств, приводимых в их подтверждение: никаких статистических данных, подробного анализа современной фирмы или конкретных примеров, изучения структуры принятия решений, реального сравнения частной корпорации и государственной монополии и теории правосубъектности корпораций в современном государстве. Нам предлагают не что иное, как социальную психологию, выдержанную в вебленовском ироническом ключе и заквашенную на органическом профессорском презрении к пустоте жизни управленцев.

В русле такого подхода Гэлбрейт льстит «расхожей мудрости», принципы которой он либо изображает в карикатурном виде, либо оставляет неопределенными. Это та самая «расхожая мудрость», которую он резко критикует в своей самой известной книге – «Общество изобилия» 1958 г. (дополненное и переработанное издание 1969 г.) за педалирование свободной конкуренции, открытых рынков и таких неоспоримо важных ценностей, как «сбалансированный бюджет». «Расхожая мудрость» изображается основным инструментом общественного контроля, сопоставимым с официальной идеологией коммунистического государства:

В странах коммунистического блока идеологическая устойчивость и сплочение общества во имя общей цели достигаются за счет формальной приверженности всех членов социума официально провозглашенной доктрине. Любое отклонение от официального курса с негодованием объявляется «ошибочным». А в нашем обществе стабильность и единомыслие насаждаются куда более неформально – при помощи расхожей мудрости [Galbraith, 1969, p. 17; Гэлбрейт, 2018, с. 32–33].

Трудно сказать, насколько серьезен Гэлбрейт в таких заявлениях. Тем не менее следует обратить внимание на одну важную деталь, поскольку уже по ней можно понять основную направленность и причину влияния более поздних работ Гэлбрейта. Коммунистическая идеология, по его словам, объявляет отклонение «ошибкой», в то время как «расхожая мудрость» насаждает

стабильность.

Таким образом он ухитряется представить капиталистическую систему столь же угнетающей, как и ее коммунистическую альтернативу. Тот факт, что миллионы заплатили жизнью за «отклонение», а другие могли быть брошены в тюрьмы, подвергнуться гонениям и лишиться всех социальных прав за малейшую «ошибку», похоже, ускользнул от Гэлбрейта. В то же время его собственная свобода не просто выражать свои «нетрадиционные» (на самом деле довольно обычные, кейнсианские) взгляды, но и достичь в результате высшего интеллектуального влияния и власти тщательно спрятана за словечком «насаждаются».