Дурман-звезда

Тогда, на «смотринах», а потом и в подвале огонь прошел сквозь него и не навредил. Наоборот, помог, когда Ясень согласился его принять. А если теперь попробовать?

Повинуясь внезапному импульсу и не давая себе времени на раздумья, он схватил первый попавшийся «уголек» и сжал в кулаке. Волна жара прошла по телу, но больше ничего не случилось. Кусок руды оставался твердым.

Ясень захлопнул крышку. Став у обрыва, поглядел вниз, где бесновалась речка в каменном ложе. В голове крутились слова, услышанные от вестницы: «Мы все горим, и пепел сплошной вокруг». Да, горим, вот только каждый по-своему.

Вокруг остывали трупы, но Ясень чувствовал странное равнодушие. Умом понимал, что сейчас его должно выворачивать от шока и отвращения, но был спокоен. Как будто видел такие сцены уже не раз – только видел не сам, а словно бы чужими глазами, и эта чужая память сейчас прорастала в нем.

Он обернулся, услышав за спиной шевеление. Спросил удивленно:

– Лунь, ты живой? А я думал, всех положили.

Командир поднимался на ноги, тяжело опершись на меч. Половина лица у него была залита кровью, рана над правым глазом смотрелась жутко.

– Я вот не знаю, – сказал ему Ясень, – что теперь с рудой делать? Просто так ведь на дороге не бросишь. Торгаш говорил, продать кому-то хочет. И ведь не брехал, наверно. Страшно представить, сколько за этот ящик дадут.

Лунь, шатаясь, подошел ближе. Вгляделся, словно не узнавая.

– Ну так что? – спросил Ясень.

– Ты останешься…

– В смысле?

– Останешься в этом ущелье, тварь.

Лунь кинулся на него, ударил всем своим весом, не давая возможности увернуться, и они вместе полетели с обрыва.

2

Солнце припекало затылок, рядом шумел прибой. Открывать глаза не хотелось. Спешить было некуда, время как будто остановилось. Можно лежать, уткнувшись лицом в песок и ощущая, как тепло наполняет тело, а холод ледяного ущелья нехотя отступает, растворяется без остатка…

Ущелья?

Ясень вздрогнул и приподнялся. От резкого движения голова закружилась. Переждав дурноту, он осторожно сел. Стряхнул песчинки и огляделся, не веря своим глазам.

Он был один на пустынном пляже. Волны лениво накатывали на берег, солнце стояло почти в зените. Солоноватый воздух приятно щекотал ноздри. Море, впитавшее небесную синеву, раскинулось на полмира. Взгляд скользил по линии горизонта, не находя, за что зацепиться.

Пляж тоже выглядел бесконечным. Ни кустов поблизости, ни деревьев – только пологий скалистый выступ в сотне шагов. Но этого было вполне достаточно, чтобы Ясень сообразил, где находится.

Берег Творения. Место, где он беседовал с посланцами древнейших родов.

И как же его сюда занесло?

Пот градом стекал по спине, и Ясень, опомнившись, содрал с себя полушубок. Вздохнул с облегчением. Хотел встать на ноги, но накатила слабость. Тогда он снова прилег и закрыл глаза. В памяти всплывали изрубленные тела на дороге, кровь на снегу, фиолетовая руда. Вот корчится купец возле дровней, вот Лунь сбивает Ясеня с ног. Но падение длится всего секунду. Да, точно – склон не отвесный, поэтому Ясень не сразу летит на дно, а катится кувырком. Удар о камень, треск и вспышка ослепительной боли. Потом пустота, жгучий невыносимый холод – и, наконец, он приходит в сознание на морском берегу.

Ладно, раз ноги не держат, поработаем головой. Поразмыслим. Прежде всего – почему вдруг Лунь на него набросился? Услышал, наверно, его разговор с купцом. Увидел, как Ясень достал из ящика фиолетовый сгусток. Ну да, если кто-то берет живую руду вот так, голыми руками, и не помирает при этом, даже с ума не сходит, поневоле закрадываются мысли…

Что вообще про руду известно? Блуждающие жилы в горах – появляются, а потом исчезают совершенно непредсказуемо. Обычные люди добычей не занимаются – только каторжники в особых доспехах. Но даже с такой защитой добытчики теряют рассудок через несколько месяцев. А их надзиратели – через несколько лет, хоть и стараются близко не подходить.

Так вот, давешние «мертвяки» – это, наверно, и есть те самые надзиратели. Решили руду украсть и продать, чтобы остаток дней прожить в свое удовольствие. Купец, когда с ними спутался, тоже в уме слегка повредился. Иначе бы не додумался до такого – награбленное с обозом вести в открытую. Знает ведь, что Древнейшие шкуру спустят в самом буквальном смысле. Нет ничего в этом мире дороже живой руды и никогда не будет. Каждую унцию хранят как зеницу ока. Потому что если приручить ее, переплавить, то перестанет она людям вредить. Наоборот, служить будет вечно. Отольется в клинки, про которые легенды слагают, и корабли поднимет под самые облака. Мастера, что секретом обработки владеют, известны наперечет, Древнейшие с них глаз не спускают.