Дурная кровь

Пат как-то удалось раздобыть древний кинопроектор. Его обещали привезти в четыре, но Страйк и Робин прождали до без четверти шесть; тогда Робин сказала Страйку, что ей на самом деле очень надо уйти. Она еще не упаковала вещи для поездки к родителям в Йоркшир, а перед поездом хотела лечь пораньше спать и, если честно, обиделась из-за подарка Страйка – конфет с соленой карамелью без подарочной упаковки, которые он, увидев ее, торопливо вытащил из фирменного пакета универмага «Либерти» и которые, как она теперь подозревала, и были той единственной дурацкой причиной, по которой он заставил ее вернуться в офис. Поскольку из-за этого ей пришлось долго добираться обратно на Денмарк-стрит в битком набитом метро, было трудно не чувствовать досаду по поводу того, сколько времени и труда ей стоило найти и красиво упаковать DVD с двумя старыми концертами Тома Уэйтса, которые, как Страйк обмолвился несколько недель назад, ему хотелось бы посмотреть. Робин никогда не слышала об этом певце: ей пришлось изрядно постараться, чтобы идентифицировать человека, о котором говорил Страйк, и концерты, которых он не видел, а именно «No Visitors After Midnight»[6]. А в ответ она получила коробку конфет, наверняка прихваченную просто наобум.

На следующее утро перед тем, как сесть в переполненный поезд, отправляющийся в Харрогейт (и слава богу, что она догадалась купить билет с местом), она оставила подарок Страйка нетронутым на кухне Макса. Робин старалась уговорить себя, что ее опустошенность происходит из обычной усталости. Рождество дома будет восхитительной передышкой. Она впервые увидит свою новорожденную племянницу; она будет валяться в постели, есть домашнюю еду и часами сидеть перед телевизором.

В задней части вагона орал ребенок, мать которого так же громогласно пыталась развлечь его и утихомирить. Робин достала свой айпод и надела наушники. Она скачала альбом Джони Митчелл «Court and Spark» – любимую, по словам Уны, пластинку Марго Бамборо. У Робин до этого в течение многих недель не было времени его послушать, впрочем, как и любую другую музыку.

Но «Court and Spark» не успокоил ее и не обрадовал, а, наоборот, растревожил – как ничто другое из всего слышанного прежде. Робин ожидала услышать мелодии и хуки, но была разочарована: музыка словно бы осталась открытой, незавершенной. Красивое сопрано металось и налетало на фортепьянные или гитарные аккорды, и ни одна песня не заканчивалась простым рефреном, к которому можно привыкнуть и подладиться. Невозможно было подпеть, невозможно подхватить, если только ты не способен тоже петь, как Митчелл, чего Робин точно не могла. Странные слова вызывали реакцию, которая ей не нравилась: ей не доводилось испытывать переживания, о которых пела Митчелл, и потому Робин чувствовала настороженность, недоумение и грусть: «Love came to my door, with a sleeping roll and a madman’s soul…»[7]

Послушав несколько секунд третий трек, она выключила айпод и потянулась за журналом, который взяла с собой. Сзади в вагоне ребенок теперь истошно вопил.

Слегка унылое настроение продержалось у Робин, пока она не вышла из поезда, но при виде стоящей на перроне мамы, готовой отвезти ее обратно в Мэссем, на нее нахлынула волна настоящего тепла. Она обняла Линду и в течение почти десяти последующих минут, что они, болтая, шли к машине мимо кафе, откуда доносилась нестройная рождественская музыка, даже мрачное йоркширское небо и салон машины, пропахший их лабрадором Раунтри, будто успокаивали и подбодряли своей привычностью.

– Мне надо кое-что тебе сказать, – проговорила мать, закрыв дверцу со стороны водительского сиденья. Вместо того чтобы повернуть ключ зажигания, Линда уставилась на Робин чуть ли не с испугом.

От вызвавшего тошноту приступа паники желудок Робин завязался в узел.

– Что случилось? – спросила она.

– Все хорошо, – спешно успокоила ее Линда, – все здоровы. Но я хочу, чтобы ты знала до того, как мы вернемся в Мэссем, если вдруг ты их увидишь.

– Увижу кого?

– Мэтью, – продолжила Линда. – Он привез… он привез домой эту… Сару Шедлок. Они на Рождество гостят у Джеффри.

– О, – успокоилась Робин. – Господи, мама, я подумала, что кто-то умер.

Взгляд матери ей очень не нравился. Хотя только что внутри у нее все опять захолодело и погасло ненадолго вспыхнувшее хрупкое счастье, она изобразила улыбку и беззаботный тон.

– Все хорошо. Я знала. Мне звонил ее бывший жених. Я должна была догадаться, – сказала она, удивляясь своей недогадливости, – что они могут быть здесь на Рождество. Может, поедем домой? Пожалуйста! Умираю, как чая охота.

– Ты знала? Почему же нам не сказала?