Дурная кровь

Парфюмерный отдел оказался небольшим, площадью примерно с офис Страйка. Боком протиснувшись под звездным куполом в многолюдное помещение, он оказался среди стеллажей, отягощенных хрупким грузом стеклянных флаконов: одни – с рюшками или похожими на кружево орнаментами, другие в виде драгоценных камней или каких-то сосудов, достойных любовного напитка. Извиняясь каждый раз, когда раздвигал людей в стороны своими ружьями «Nerf», джином и мячами для гольфа, Страйк вышел на одетого в черный костюм поджарого мужчину, который спросил:

– Я могу вам помочь?

В этот момент взгляд Страйка упал на строй флаконов с однотипными черными этикетками и пробочками. Вид у них был функциональный и сдержанный, без явных намеков на романтические отношения.

– Мне один из тех вот, – прохрипел он, указывая пальцем.

– Хорошо, – сказал продавец. – А…

– Это для женщины, которая раньше использовала «Филосикос». Что-нибудь наподобие этого.

– Отлично. – Продавец подвел Страйка к витрине. – Вот, например…

– Нет, – оборвал Страйк прежде, чем тот успел снять с пробника крышечку: духи назывались «Чувственный цветок». – Она сказала, ей такие не нравятся, – добавил он с видом знатока. – А есть еще какие-нибудь, похожие на «Фило…»?

– Быть может, ей понравятся «Дан те бра»? – предположил продавец, прыская из второго флакона на бумажную полоску.

– Это как переводится?

– «В твоих объятиях», – сказал продавец.

– Нет, – сказал Страйк, даже не глядя в сторону полоски. – Какие-нибудь есть еще, похожие на «Фи…»?

– «Мюз раважёр»?

– Знаете что, я сдаюсь, – сказал Страйк, ощущая под рубашкой струйки пота. – Какой выход ближе всего к «Голове Шекспира»?

Неулыбчивый продавец направил его влево. Пробормотав извинения, Страйк протиснулся назад мимо женщин, изучающих флаконы и пшикающих из пробников, и прямо за отделом шоколада с облегчением увидел паб, где условился встретиться со Штырем.

«Шоколад, – подумал он, замедлив шаг и нечаянно преградив путь группке издерганных женщин. – Шоколад любят все». Испарина накатывала волнами, обдавая его то жаром, то холодом. Страйк подошел к столу, на котором громоздились коробки шоколадных конфет, и стал присматривать самую дорогую, способную выразить признательность и дружбу. Пока он терялся в выборе вкуса, ему вспомнился какой-то разговор о соленой карамели; взяв самую большую коробку, он направился к кассе.

Через пять минут, еще с одним оттягивающим руку пакетом Страйк появился в конце Карнаби-стрит, где между зданиями висели какие-то рождественские музыкальные украшения. В том лихорадочном состоянии, в котором пребывал сейчас Страйк, невидимые головы, на которые намекали гигантские наушники и солнцезащитные очки, казались скорее зловещими, чем праздничными. Борясь со своими пакетами, он задом открыл дверь в «Голову Шекспира», где сверкали волшебные огоньки, а воздух полнился болтовней и смехом.

– Бунзен! – окликнул голос у самой двери.

Штырь уже занял столик. У этого бритоголового, сухопарого, бледного, сплошь покрытого татуировками парня верхняя губа застыла в постоянной усмешке, как у Элвиса, но причиной тому был шрам, протянувшийся вверх, к скуле. Пальцы свободной руки непроизвольно дергались: тик остался у него с юности. Где бы он ни оказался, Штырь излучал угрозу, вызывая у окружающих мысль, что от него лучше держаться подальше. Хотя в пабе было полно народу, никто не решился подсесть к нему за стол. И что было совсем уж необъяснимо – или так это воспринял Страйк, – у ног Штыря тоже лежали пакеты с покупками.

– Что стряслось-то? – спросил Штырь, когда Страйк усаживался напротив него и запихивал под стол свои пакеты. – Видок у тебя херовый.

– Да ничего не стряслось, – ответил Страйк, у которого обильно текло из носа. – Простуда, наверно.

– Смотри меня не зарази нафиг, – предупредил Штырь. – Этого только нам дома не хватало. Захара только что переболела этим долбаным гриппом. Пиво будешь?

– Мм… нет, – сказал Страйк. Мысль о пиве сейчас внушала ему отвращение. – Принеси мне воды, а?

– Во дожили, – вставая, буркнул Штырь.

Когда Штырь вернулся со стаканом воды и уселся за стол, Страйк тут же перешел к делу:

– Хочу расспросить тебя насчет одного вечера, году этак в девяносто втором – девяносто третьем. Тебе надо было в город, тачка у тебя была, но сам ты рулить не мог. Руку, что ли, повредил. На ней повязка была.

Штырь нетерпеливо пожал плечами, будто говоря: кто ж помнит такую мелочовку? Жизнь его состояла из бесконечной череды полученных или нанесенных травм, а также разъездов – когда требовалось доставить наркотики или деньги, припугнуть или наказать кого следовало. Периоды тюремного заключения лишь на время прерывали этот бизнес. Половины парней, с которыми он водился подростком, уже не было в живых, причем большинство умерло от поножовщины или передоза. Один двоюродный брат погиб во время полицейской погони, второму прострелили затылок; убийц так и не нашли.