Дурная кровь

В разгадывании ребусов победил Джонатан. Малютка Аннабель еще немного поорала. На кухонном столе был накрыт холодный ужин, к которому пригласили соседей, чтобы те полюбовались на Аннабель. В восемь вечера Робин приняла парацетамол и стала пить черный кофе, чтобы прояснить голову. Надо было собрать вещи. Еще надо было как-то закончить растянувшуюся на целый день беседу с Моррисом, который явно успел надраться вусмерть.

Маман отчалила. Жалится, что мало видит внуков. О чем теперь поговорим? Что на тебе надето?

Она проигнорировала эту эсэмэску. Наверху у себя в комнате она собрала чемодан, потому что уезжала ранним поездом. «Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы в вагоне не было Мэтью и Сары». Робин опять побрызгала на себя рождественским подарком матери. Принюхавшись, она решила, что из этого запаха окружающие сделают единственный вывод: она помылась. Может, мама купила этот скучный цветочный антисептик из подсознательного желания начисто отмыть свою дочь от подозрений в распутстве. Ничто в нем не напоминало о соблазнительнице; он годился лишь на то, чтобы служить вечным напоминанием об этом паршивом Рождестве. Тем не менее Робин не оставила флакон на полке, а бережно уложила в дорожную сумку среди носков, чтобы не обижать маму.

К тому времени, когда она вновь спустилась на первый этаж, Моррис написал ей еще пять раз.

Шютка юмора. Я пошутил. Скажи, что так и знала, а то повешюсь. Чорт, ты никак обиделась? Да?

Ответь да или нет е-мое

Слегка раздосадованная и смущенная тем, что так глупо и по-детски притворялась перед родными, будто по примеру Мэтью нашла себе новую любовь, она помедлила в коридоре, чтобы ответить:

Я не обиделась. Просто должна заканчивать. Надо пораньше лечь.

Робин вошла в гостиную, где сидели ее близкие и осоловело смотрели новости. Она сдвинула в сторону пеленку, половину упаковки подгузников и одну из карточек для игры в ребусы, чтобы сесть на диван.

– Прости, Робин, – зевая, сказала Дженни, протянула руку за детскими вещами и придвинула их к себе.

Телефон Робин запищал в очередной раз. Линда смерила ее взглядом. Робин не обратила внимания ни на мать, ни на телефон, потому что разглядывала игровую карточку, на которой Мартин попытался изобразить имя «Икар». Никто не отгадал. Всем виделись только уползающие прочь от солнца раки, однако никто не догадался произнести «раки» задом наперед.

Но что-то в этом рисунке ее зацепило. И опять пискнул ее телефон. Она посмотрела на экран.

Ты в постели?

Чего и тебе желаю, ответила она, но мысли ее все еще были обращены к карточке с ребусом. Солнце, похожее на цветок. Цветок, похожий на солнце.

И опять запищал телефон. Выйдя из себя, Робин взглянула на экран.

Моррис прислал ей фотографию своей эрекции. На какое-то мгновение Робин задержала взгляд на экране, пересиливая гадливость и ужас. Потом она вскочила с места, да так резко, что ее отец, вздрогнув, проснулся в своем кресле, и ринулась прочь из комнаты.

Ей хотелось убежать на кухню, но кухня оказалась слишком близко. Все стены оказались слишком близко. Дрожа от ярости и потрясения, она рывком открыла дверь черного хода и ступила в заледенелый сад, где в ванночке для птиц вода, которую она совсем недавно разморозила кипятком, уже затвердела и в лунном свете приобрела цвет молока. Не дав себе ни секунды на раздумья, она набрала номер Морриса.

– Эй…

– Как ты посмел… как, мать твою, ты посмел прислать мне такое?!

– Черт, – хрипло выдавил он. – Я не… я подумал… «жаль, что тебя рядом нет», а то бы…

– Кому было сказано: я иду спать! – заорала Робин. – Засунь себе свой поганый хер в задницу!

В соседних домах из-за кухонных занавесок выглядывали соседи. На Рождество Эллакотты устроили для всех отличное развлечение: сначала младенческие вопли, теперь громогласная отповедь насчет мужских причиндалов.

– Ой, бляха… – выдохнул Моррис. – Черт… нет… послушай, я не хотел…

– Ты что, мать твою, себе позволяешь? – кричала Робин. – Совсем мозгами трахнулся?

– Нет… сука… черт… извини… я подумал… какой, сука, стыд… Робин, не надо… о господи Исусе…

– Я не желаю видеть твой член!

Ответом ей стали судорожные рыдания, потом он, видимо, положил телефон на какую-то твердую поверхность. А сам поодаль от микрофона издавал страдальческие стоны, перемежающиеся всхлипами. Можно было подумать, там сыплются какие-то тяжелые предметы. Потом послышался частый стук: он опять взялся за мобильник.

– Робин, мне дико стыдно… что я сделал, что же натворил… Придурок… Впору нахер удавиться. Только не говори Страйку… не надо… Умоляю, Робин… не говори Страйку, Робин… если я потеряю эту работу… не говори ему, Робин… если я ее лишусь, я лишусь всего… лишусь моих дочек, Робин.