Дурная кровь

Лоусон вышел на бизнесмена, который занимал верхний этаж. Компания, принадлежавшая супружеской паре, занималась изданием малотиражной печатной продукции. Выпускала брошюры, постеры, пригласительные билеты – всякую мелочовку. Никаких связей с Марго. Ни муж, ни жена не были прикреплены к амбулатории «Сент-Джонс», так как проживали в другом районе. Жена сказала, что иногда вынуждена молотить кулаками по раме, которая по-другому не закрывается. Впрочем, жена, рыжая, коротконогая и круглая как бочка, ничем не напоминала Марго.

– А ко всему прочему кто-нибудь, наверно, заметил бы, как Марго поднималась на четвертый этаж, правда? – Робин переводила взгляд от верхнего окна к двери подъезда. Она отскочила от бордюра: транспорт мчался по дождевым лужам, обдавая ее брызгами. – Либо когда она шла по лестнице, либо когда входила в лифт. Очевидно, и в звонок звонила, чтобы попасть в дом.

– Резонно, – согласился Страйк. – Но Лоусон заключил, что Аманда по неведению ошиблась и приняла жену печатника за Марго.

Они вернулись к той точке, где отклонились, как мысленно говорила Робин, от «маршрута Марго». Страйк сделал еще одну остановку и указал на мрачную второстепенную дорогу под названием Альбемарль-уэй.

– А теперь забудь про таксофонную будку, но обрати внимание на Альбемарль-уэй: это первая боковая улица после Сквозного прохода, куда, с моей точки зрения, вполне могла – добровольно или по принуждению – свернуть Марго, не попавшись на глаза полусотне прохожих. Улица, как видишь, тихая, но не мертвая, – отметил Страйк, вглядываясь в конец Альбемарль-уэй, куда ровным потоком устремлялся транспорт. Альбемарль-уэй была уже, чем Сент-Джонс-лейн, но обе проходили между непрерывными рядами стен, отчего на тротуары и мостовые не попадал солнечный свет.

– Похититель в любом случае рискует, – сказал Страйк, – но если Деннис Крид, затаившись где-нибудь поблизости со своим фургоном, подкарауливал одинокую женщину – абсолютно любую, – бредущую под дождем, то именно здесь я отчетливо вижу, как это могло произойти.

В этот миг по Альбемарль-уэй просвистел холодный ветер, и Страйк уловил запах, в котором ему почудился намек на умирающие восточные лилии, но потом он сообразил, что так пахнет от самой Робин. Парфюм не повторял в точности тот, которым пользовалась Лорелея; у его бывшей аромат был странно пьянящий, с нотами рома (Страйку нравилось, когда парфюм служил аккомпанементом к легким отношениям и изобретательному сексу; лишь позже секс начал ассоциироваться у него с пассивной агрессией, убийством характера и мольбами о любви, которой он не чувствовал). Тем не менее этот аромат оказался очень схож с ароматом Лорелеи: такой же приторный и тошнотворный.

Конечно, многие спросили бы, кто он такой, чтобы судить о женских ароматах, тем более что сам благоухает застарелыми окурками, а по особым случаям добавляет к ним пригоршню «Pour un Homme». И все же, хотя бо`льшая часть его детства прошла в трущобах, непременным условием привлекательности Страйк считал чистоплотность. Ему нравились прежние духи Робин; он даже по ним скучал, когда ее не было в конторе.

– Сюда, – сказал Страйк, и они шагнули под дождем на неправильной формы островок безопасности.

Через пару секунд до него дошло, что Робин отстала, и он вернулся на несколько шагов назад, чтобы поравняться с ней у приоратской церкви Святого Иоанна, трогательного симметричного здания, сложенного из кирпича, с высокими окнами и двумя белокаменными колоннами по бокам от входа.

– Вспоминаешь, что «покоится она в священном месте»? – спросил Страйк и закурил, невзирая на дождь. Сигарету приходилось закрывать ладонью, чтобы не погасла.

– Нет, – отрезала Робин с некоторым вызовом, но потом добавила: – Ну, пожалуй, отчасти. Посмотри-ка вот сюда…

Страйк последовал за ней через открытые ворота в небольшой общедоступный сад при колумбарии, полностью засаженный (как прочла Робин на дощечке с внутренней стороны ограды) лекарственными травами, включая те, которыми еще в Средние века пользовали недужных в больницах монашеского ордена иоаннитов. К задней стене крепилась фигура Христа в окружении тельца, льва, орла и ангела – символов четырех евангелистов. Под струями дождя мягко подрагивали папоротники и ветви. Робин осматривала укромный садик, и Страйк, шагавший позади, сказал:

– Думаю, мы можем согласиться в одном: если бы ее тайно захоронили здесь, то кто-нибудь из священнослужителей наверняка заметил бы взрыхленную землю.

– Это понятно, – сказала Робин. – Я просто хочу посмотреть. – А когда они вернулись на тротуар, добавила: – Обрати внимание: в этом районе повсюду изображения мальтийского креста. Даже на арке, под которой мы проходили.