Душа Японии

Он заметил, что маленький домик блестел чистотой, как зеркало, и посуда была безупречно чиста. Немногие простые предметы, расставленные в комнате, были очень изящны. Раздвижные двери гардероба и буфета, хотя из простой белой бумаги, были покрыты великолепными китайскими рисунками, изображавшими, по законам этого декоративного искусства, любимые темы поэтов и художников: весенние цветы, горы и море, летний дождь, небо и звезды, луну, реку и осенний ветер. У одной стены стояло нечто вроде низкого алтаря, на нем буцудан; сквозь отворенные крошечные лакированные дверца виднелась дощечка в память умершего; перед нею, среди полевых цветов, горела лампадка. Над этим алтарем висело необыкновенно ценное изображение богини милосердия с луною вместо ореола.

Когда юный художник окончил трапезу, хозяйка сказала ему:

— Я не могу предложить вам хорошей постели, да и занавеска от москит только бумажная. Этой постелью и занавеской я обыкновенно пользуюсь сама, но нынче ночью у меня много дела и мне некогда будет спать. Поэтому прошу вас устроиться по возможности удобно.

Он понял, что по какой-то таинственной причине она была здесь совершенно одна и искала любезного предлога, чтобы предоставить ему единственную постель. Он всеми силами старался отклонить ее чрезмерное гостеприимство, уверяя, что он прекрасно заснет на голом полу и что москиты ничуть не помешают ему. Но она тоном старшей сестры настаивала на своем, повторяя, что у нее действительно дело, что он ее ничуть не стесняет, но что от его рыцарского чувства она ждет, что он предоставит ей поступать, как ей заблагорассудится. После этого отказываться было невозможно. Она расстелила подстилку, принесла деревянную подставку под голову, повесила бумажную занавеску от москитов, заставила постель большой ширмой и пожелала ему доброй ночи. По тону он ясно понял, что ей хочется скорее остаться одной. Он так и поступил, но совесть продолжала мучить его за весь труд и беспокойство, которые он причинил ей, хотя и против собственной воли.

Хотя молодому человеку было очень неприятно, что его хозяйка жертвовала ночным покоем ради него, однако он испытал истинное блаженство, когда ему наконец удалось вытянуться и расправить усталые члены. Не успел он положить голову на подушку, как сон одолел его и прогнал все сомнения.

Но скоро его разбудил странный шорох, похожий на быстрые неровные шаги. У него мелькнула мысль, что разбойники напали на домик. За себя ему нечего было бояться, потому что ему нечего было терять. Он боялся только за милую женщину, выказавшую ему столько заботы. В бумажной занавеске от москит было два маленьких четырехугольных кусочка коричневой сетки; через одну из этих дырочек он старался выглянуть. Но между ним и тем, что происходило в комнате, стояли высокие ширмы. Он хотел уже крикнуть, но тотчас же понял, что в случае действительной опасности было бы неосторожно выдать свое присутствие раньше, чем узнать, в чем дело. Всполошивший его шорох продолжался и становился все таинственнее. Он решил пойти навстречу опасности и, если нужно, отдать жизнь за свою хозяйку.

Быстро накинув платье, он проскользнул под бумажной занавеской, подполз к самому краю ширм и выглянул из-за них.

То, что он увидел, страшно поразило его.

Перед освещенным буцуданом в роскошной золототканой одежде молодая женщина танцевала в полном одиночестве. По одежде он узнал в ней ширабиоши, но наряд ее был богаче, чем все то, что он когда-либо видел на профессиональных танцовщицах. Роскошь наряда еще увеличивала ее красоту; и в этот таинственный час в этой таинственной обстановке она казалась положительно неземной. Но обворожительнее всего ему показалась ее пляска. На одно мгновение в нем промелькнуло жуткое подозрение: ему вспомнились крестьянские суеверия, сказания о женщинах-лисицах; но буддийский алтарь и священное изображение рассеяли его страх и он устыдился своего малодушия. Вместе с тем он понял, что подсматривает и видит то, что молодая женщина хотела скрыть от него; он понял, что долг гостя повелевает ему тотчас же снова спрятаться за ширмы. Но зрелище заворожило его. Восторженный и пораженный, он говорил себе, что никогда не видывал такой идеальной танцовщицы, и чары ее красоты охватывали его все сильнее.

Вдруг она остановилась, тяжело переводя дыхание, обернулась, чтобы поправить платье, и содрогнулась в испуге, встретившись с ним глазами. Он рассыпался в извинениях, сказал, что таинственный шорох шагов разбудил и испугал его, главным образом из-за нее, вследствие уединенности ее жилища и позднего часа. Потом он признался, как сильно все виденное поразило и очаровало его.

— Простите мое любопытство, — продолжал он, — но я не могу представить себе, кто вы и где научились так изумительно танцевать. Я видел всех самых знаменитых танцовщиц Сайкио, но среди них не было равной вам. С первого взгляда на вас я был зачарован и не мог оторвать от вас восторженных глаз.

Сначала ей, видимо, было досадно, но по мере того, как он говорил, выражение ее лица изменялось, она улыбнулась и села с ним рядом.