Душа, плененная туманом

Наш знакомый посмотрел внимательно сверху, затем достал платок, наклонился и поднял эту шашку с земли, касаясь только через ткань. Повертел в руках, пытаясь в свете заходящего солнца что-то рассмотреть.

– На этом товаре должен стоять серийный номер. По нему можно будет попробовать узнать, кто купил. – Он вернул шашку на место. – Ребят, не трогайте ничего до приезда экспертов.

– Понятное дело, – отозвались они.

Извинившись, я попросила оперативника назваться, так как успела уже забыть (а если честно, то я пропустила в тот раз мимо ушей, потому что не предполагала, что мы снова увидимся и посему не считала это важным), он удивился:

– А как же вы меня в телефоне обозначили? – Как мне показалось, это было сказано с толикой флирта, но, может, я ошибаюсь.

– Овражный мент, – не стала я скрывать.

Он почему-то заржал, но назваться опять же не успел, ибо в эту секунду из машины, оставшейся у ворот, сообщили, что подъехала карета скорой помощи.

– Понял, спасибо. – Повернулся ко мне. – Идемте, я провожу.

– Я же не инвалид.

– А я с вами еще не закончил.

По дороге он пытался выведать у меня приметы нападавших (я сообщила все, что знала сама). Затем у Нади, которая отправилась с нами, спросил, не видела ли она хоть кого-нибудь, когда оказалась здесь. Она ответила, что никого.

Встретившись с фельдшерами, я заявила, что наотрез отказываюсь куда-то ехать, но они заверили, что крайней необходимости и нет и стали обрабатывать мою рану прямо в машине, посадив на какую-то кушетку. Опер забрался туда же и сразу зашелестел бумажками, словно только и ждал, когда же можно будет сесть и заняться бюрократией.

– Распишитесь здесь и здесь. – Я расписалась. Тем временем люди в синей спецформе фиксировали повязку на моей макушке. – Вы ни разу не поморщились, – восхитился моей стойкостью оперативник. – Йод ведь жжется, разве нет? – Я пожала плечами. Меня уже давно ничего не жжет, кроме моего прошлого. – Кстати, представлюсь еще раз, майор Архипов, Сергей Валерьевич.

– Очень приятно. – Я решила наконец-то рассмотреть стража порядка. Для майора он казался слишком молодым. Русые коротко стриженные волосы, роста невысокого, зато крепкого телосложения. Лицо вроде бы приятное, только вот неаристократический нос картошкой его портил.

Когда «Скорая» уехала, а майор заявил, что я больше не нужна и могу идти, уже начинало смеркаться. Горохова предложила проводить меня, но я отказалась. В итоге на метро мы ехали вместе, но она затем пересела на другую ветку, и в пункт назначения я прибыла одна.

Девчонки в фойе отеля как-то странно посмотрели на свою постоялицу, особенно на перебинтованную голову, но ничего не сказали, просто дали ключи. Это было восхитительно, потому что еще одного объяснительного монолога я бы не вынесла.

* * *

Женщины… Как часто мы удивляем. Как часто заставляем страдать. Как часто говорим жестокие слова и творим жестокие вещи лишь затем, чтобы увидеть особый взгляд у своей жертвы. Молчаливую, смиренную боль в глазах любящего мужчины и иногда даже любимого. Почему мы это делаем? Нам нравится быть причиной чужих страданий? Поднимаем так свою самооценку? Считаем, что это придает нам уверенности в себе и независимости? Что это дает власть над мужчинами? Сколько же человеческих душ пострадало от наших эгоизма, высокомерия и изощренного морального садизма?

Я знаю одну такую душу…

«Лиза…»

Впервые тринадцатилетний мальчик плакал не по вине избивающего и унижающего его мужчины. В этот раз его наградил страданиями кто-то другой.

Он долго со мной не разговаривал. Он сидел в нашей общей комнате молча и глядел в одну точку. Мы уже довольно длительный срок находились в бегах, и я первый раз за все это время увидела его таким. В глазах – печаль и блеск невыплаканных слез.

«Лиза…»

«Виталька, что случилось? – Я подбежала к нему, села на колени перед креслом и положила руку на его ладонь. – Посмотри на меня! Что случилось?»

Долгая пауза. Затем он медленно, словно в покадровой съемке, покачал головой.

«Ничего… Ничего такого… Просто… Я не пойму, зачем она делает это?»

«Она?» – Я удивилась. Это было впервые. За все годы нашего сосуществования в качестве рано повзрослевших людей мы обсуждали только проблемы своего сиротства и тирании опекуна. А Виталька, кстати, и в шесть лет уже был умненьким мальчиком. Конечно, я имею в виду для своих лет. И вот, впервые прозвучало: «она».

«Да, она. Маша».

«Одноклассница? – догадалась я. – Виталька, зачем ты в школу ходил? Я же велела тебе сидеть дома! Он может тебя подкараулить там, понимаешь? И наверняка он уже написал заявление, так что возле школы и менты станут гулять, и его друзья из органов опеки».

«Я знаю, – кивнул парень. – Но я только на пару уроков. Если кто будет следить, то придут к первому или последнему уроку, потому что у нас там охранник, он раньше не выпускает».

«А как же ты вышел?»

«Я подождал, когда он отлучится в туалет».

«Умно, – одобрила я. – И все-таки не стоило приходить. Когда это все утрясется, сдашь экзамены экстерном, я тебя дома поучу. А потом учись сколько влезет. Правда будет на нашей стороне».