Душа убийцы — 2

— Вот так и будет! Серега открутит тебе твою не шибко разумную голову? Они это делать умеют, будь спок! — Вовчик так громко вопил, что саксофонщик вынул мундштук изо рта, не кончив квадрата, и, что-то буркнув фонисту, отошел к краю эстрады поближе к нам. Барабанщик притих. Зазвучал тихий блюз. А Вовчик, разевая лягушачеподобную, будто бы пьяную пасть, орал про свою ненависть.

Музыкантам обычно я нравлюсь. Саксофонист мне подмигивал. Я думал о том, что с Вовчиком еще стоило повозиться. Такой перехлест!.. А Вовчик орал:

— Вы-ы, подонки, подонки!.. Знаешь, скок… скок… скок-ко я бился над той задачей?.. Н-нэ поишь?.. — он переходил на пьяненький диалект. — Н-нэ поишь? Поишь т-ту з-дачку неравенства? (Я, конечно, не помнил!) Н-ну ка-а же? Ка-а же не поэшь? (Я приподнял плечо, опустил; подергал двумя плечами; наконец, непонимающе вытаращился.) Н-не, ну вспомни, я тада заперся, поишь? (Что-то такое я начал припоминать: это в бане, что ль, а?) Да не-е же! Ну, впо-оми! Шп-нглет-втоумат!

Я вспомнил… Он просиял. Он хватил кулаком по столу. На этот раз поудачнее: «Серега», который как раз ставил нам кофе, качнулся. Но не упал: я поддержал его локоть. Локоть был тяжел, как бревно: я согнулся и выпустил.

— Н-ненавижу! Я скоко сидел? Скоко сидел н-д задачей! А ты мне, с-собака: да все решили, и Агеев решил, и Абашкин! С-собака ты!

Выпрямляясь, «Серега» задел меня своим локтем — я чуть не свалился со стула.

— А-а! — затянул я с пьяной восторженностью. — Выходит, ты заперся от обиды? А-а! — радовался я, как дитя. — А мы-то решили: из вредности заперся!

— Из ненависти! — Вовчик опять хватил по столу. Фужер мой чуть не упал, я еле успел его подхватить.

Уходящий «Серега» на прощанье помахал своим бревнышком: шампанское выплеснулось и потекло по моему рукаву. Саксофонист нагнулся и достал из-за фоно палицу. Самая обыкновенная палица с шипастым металлическим оголовком и полуметровой гладкооструганной рукоятью. Он поставил разбойничье это оружие возле футляра своего саксофона (поближе ко мне), а сам отошел и начал невозмутимо дудеть.

— Ненавижу! — повторял Вовчик неукротимо. — Все бы отдал, чтобы услышать мяуканье сакса на похоронах.

— На похоронах? — я уставился в наполненный шампанским фужер. Странную картину я в нем наблюдал. Будто аквариум. Или, может быть, океан. Будто плавают рыбы. Будто пещеры, растения. Вот выплывает красивая черная рыба. Едва пошевеливая бархатными плавниками, замерла в потоке сверкающих пузырьков. А вот и лягушка. Аквариумный экземпляр: розовое, голое тельце, вздрагивающее от токов воды. Розовые, тонкие лапки. Распласталась на стенке, дрожит.

— Знал бы ты, что проделывал я в снах над тобой! — слышу я постороннее, внешнее.

Снова сны?.. Господи! Но я опять изучаю подводную жизнь. С ленивым пренебрежением, даже, кажется, закусив нижнюю губку, чернобархатная принцесса проследовала мимо лягушки. Та, цепляясь, пробежала было по стенке… куда там! Смотрит вдогонку.

— У-у, собака! — донеслось из внешнего мира. Но я это не слышу. Я исследую то

. А там из рощи изумрудных растений стрелой вылетает серебристая рыбка. Летит, хохоча! Только пенные струйки колышатся, а ее уже нет. Перебирая паутинными лапками, лягушка торопится вслед за шалуньей, вдруг срывается и падает вниз — на спину, неуклюже, смешно…

Из внешнего мира является пятерня. Уплотняется, повисает где-то вблизи. Но я это не вижу. Мне интереснее то. Бедная ляга примеряет корову… нет, не налезает она! Узка и длинна. Сваливается на короткий загривок… Боже, да какая ж это корона? Это просто узкая, изрешеченная дырками трубка! Блестящий цилиндрик!

Пятерня из внешнего мира коснулась моего лица.

— Послушай! — сказал я, отодвинувшись. И в этот момент, успев угадать в неудачной короне, в этой пародии на царский венец вдруг проявившуюся в памяти бигудину — да-да! — пресловутую бигудину, я радостно восклицаю:

— Послу-ушай! Но ведь той — помнишь? — дурацкой придумкой с автоматическим шпингалетом ты же просто-напросто пытался обратить внимание на себя! Чего же ты толкуешь о ненависти? Н-ну? Царевна-лягушка!

— Ненавижу-у-у! — взвыл он.

Эта ненависть!.. Мне стало весело. Он играл сейчас в ненависть! А тогда — в шпингалет! Ему не хватало ощущения собственной значимости, потому что он не знал той простой истины, что души наши взяты из единого океана! Чувства родства ему не хватало!

Между тем он поднимался. Саксофонист, тиская зубами мундштук, мне сигналил глазами на палицу. А где-то у входа маячил «Серега». Надо было что-то придумывать.

Я взглянул на окна: витражи сияли разноцветными, райскими птицами, синими треугольными горами, зелеными лоскутами абстрактных полей… Балкон!.. За этими расцвеченными стеклами окон — балкон! Пальмы, фонтанчик, уютные столики… Невероятная мысль пришла в голову мне.

— Вовчик, послушай! — сказал с силой я, взглядом пытаясь приостановить его нарастание надо мной. — Послушай. Не верю я в твою якобы жуткую ненависть!.. Но погоди! крикнул я, когда он уже хватал меня за грудки своими большими руками. — П-пг-гди! Есть предмет… пре-редм…