Душа убийцы и другие рассказы

— Какой пас-саж, дов-вогой! — тянул он голосом Ингрид. — Аккув-ватнее, детка! Не нвавлюсь? Ув-вод? — отвел пятерню от лица. Глаза почти весело, почти живо блестят. Округленные темные брови, красные губы в крови, торчащие уши — так вот он каков: опасный, несчастный, коварный и одинокий, отвратительный и побеждающий Обезьянчик!

Опустив голову, будто с целью демонстрации своих огромных ушей, приделанных к небольшому затылку, Обезьянчик произнес неожиданно будничным тоном, спокойно:

— Допустим, урод. И что из того?

И заходил по ковру: взад-вперед, взад-вперед, поворот — и снова назад. И заталдычил — убеждающе, мерно, будто учитель, вдалбливающий известные истины в тупую башку тугодума:

— Американцы открыли, что ребенок похож не только на отца, на отца не только похож, усекаешь? Считают: похож на всех тех, с кем женщина какое-то время жила, жила какое-то время, усек? И больше всего, естественно, на того, с кем это делалось чаще. С кем чаще — постиг? И что из этого следует?

Переход к новому тону, лекторски-ровному, назидательному, мешал вслушаться, вдуматься. Словно после жестокой схватки, выжатый, иссушенный, Борис тупо следил за хождениями вертлявого человечка с большими ушами на круглой головке, с розоватыми корками на толстых губах.

— …и прикинь! — донеслось, словно бы издали, — родится такой, сам понимаешь, далеко не красавец, сам понимаешь, похожий… Ну да, на кого он будет похож? Вот, взгляни! — и полез в нагрудный кармашек. Ткань была мокрой, карман узковат, фотокарточка застревала.

Борис уныло смотрел, и ладонь его протянулась будто сама по себе. Будто оглушили его: оцепенело стоял, мертво ждал, как ждут подаяния, наблюдал, как цепкие пальцы вытягивали из кармана эту застревавшую карточку, и ощущал странную жадность на то, чтобы смотреть, слушать, узнавать еще и еще.

— Во, каким он родится! Подходит такой?

На ладонь легла фотография. Ушастый и хилый пацанчик с овальным обезьяньим лицом над стебельком худенькой шеи — таких не терпел. Таких в детстве нещадно лупил. Отлавливал в подворотне и бил, тискал и в мягкий живот — кулаком, кулаком!..

— Хочешь сына такого?

И только в этот момент словно бы что-то сдвинулось в голове, словно отвалилась плита, сдавившая мозг. Сглотнув то, что оставалось от кома, незаметно истаявшего, прочищая, словно пробуя, горло, хрипло вымолвил:

— Какого такого? Что за чушь… Сын… Врете, похож на меня! На меня будет похож!

— Ого, сын? Ты сказал: сын? — этот тип помолчал. Сунув руки в карманы брюк, начал покачиваться: с каблуков на носки, с каблуков на носки. — А ежели дочь? — возразил. — Она ждет ребенка? Так я и знал!

— Сын! — ответил Борис. — На меня! — и стряхнул фотографию.

Карточка планировала на ковер. Обезьянчик откачнулся назад: руки в карманах, лицо задрано вверх, густые темные брови шевелятся. Тут вдруг случилась новая странность: напомнил кого-то!

Но кого же, кого?

— Врешь! — сказал Обезьянчик свежим, отработанным баритоном. Полководческим жестом указал на летящую фотографию: — Будет вылитый я! Поздравляю, папаша! Клянусь: вылитый я!

Это была несусветная глупость, но эта глупость проникла в мозги и заполнила все. В голове зазвенело от боли. Сын! На кого? На него? Чушь! А если не?..

Схватившись ладонями за виски, замычал протестующе. А в это время новая подлая мысль точила ходы, и прорезалась, и заставила выпалить то, о чем выпаливать было нельзя.

— Вы… ты… Вы… знаете все?

— Именно так! — победоносный ответ. — Именно все!

Ах, нельзя было выспрашивать! Нельзя было ничего узнавать у него, все это можно и нужно было сделать потом, проверить и выяснить у нее, но будто кто-то тянул за язык:

— Она вам говорила?

— О ребенке, которого ты ей заделал? Малыш, мы ведь все, все с ней обсуждаем! Мы ведь муж и жена, одна, говорят, сатана! Думаешь, жил только с ней? И со мной тоже жил! Через нее — но со мной! Ей хорошо — мне хорошо! Я знаю все, даже, может быть, то, что еще не знает она! Операция?

— Никаких операций!

— Конечно! У нас нет детей, так ведь поэтому мы избрали тебя! Сам подумай: напрасно мы столько лет, а? Семья без детей, ну, скажи, не уродство? Никаких операций! Думаешь, это ты все спланировал? Ошибаешься, милочка! Я! Я — вот кто творец всей истории!

— Вы врете! Нет, это не может так быть. Врете вы все! Я все, все рассчитал: и ее сроки, и время призыва, и мамин отпуск.

Я подменил эти таблетки… Вот Ингрид приедет… вот сюда… вот запру, чтоб она не посмела…

— Дурашка! Не бойся: никаких операций! Обещаю тебе: все сам прослежу, пусть остается как есть. Не отправлять же под нож ее, донор ты мой дорогой! Обещаю: дочь! Будет дочь! Вылитая, вся в меня!