Душа убийцы и другие рассказы

Внезапно ощутил оторванность от людей. Такая глухая гора, тени елей черны, на кой черт он карабкается? Пришла задорная мысль: а что, если спуститься? Вон, машут руками, зовут.

Если встать поудобней, чуть оттолкнуться, поехать не прямо под гору, а наискось, если крикнуть погромче: «Эге-гей!» — и, словно так и было задумано, с удалым посвистом съехать, догнать, рассмеяться: «А здорово я вас разыграл?»

И что такого особенного? Ну, возникнет повод для шуток, и что? А в городе, похохатывая, отправятся вместе обедать, сдвинут столы, преодолев шумное недовольство буфетчицы, и кто-нибудь, скорее всего Игорь Петрович, подняв стакан с белым кефиром, поднимет тост за нашего скрытого итальянофоба, за его тайную и возвышенную склонность к француженкам.

И он, Валентин, первым смущенно, но улыбаясь, откликнется.

Он помедлил. В сущности, знал, что назад не вернется, что просто тешит себя, будто в состоянии еще выбрать поступок, потому что все решено наперед. Потому что он во власти какого-то волнующе неодолимого чувства упрямства, и хотя, может быть, это чувство ошибочно, но в подчинении ему есть потаенная сласть.

И все-таки медлил.

Опять глянул вниз и поразился: они уходили! Все уходили. Первым, в зеленоватой походной куртке, Игорь Петрович. За ним — голубая Марина. Следом яркий, как снегирь на снегу, Евгений Евгеньевич. Вон подвижный, быстренький Рой, вон Семенов, низко пригнувшийся, сосредоточенный на движении, вон размашистый, неуклюжий Потылин. И понял: они уходили так спешно, уверенно потому, что жалели его. Да, жалели! Обычная деликатность, они уходили, чтобы дать ему возможность тайно спуститься!

Деликатные все такие товарищи!

Такие веселые, дружные, во главе с таким сильным и мудрым начальником.

Такая влюбленная, такая красивая девушка!

Прикрыв глаза ладонью от жгучего ветра, долго смотрит им вслед. Сияют снега, ослепительные, равнодушные. И он — в вышине — стоит, наблюдает, оторванный от друзей. Весь мир перед ним, и что-то толкает: выше, надо подняться повыше!

Ощутил раздражение. Гадость какая! Они уходят, чтобы дать ему возможность тайно спуститься! Ну уж нет! Ни за что!

Задрал голову вверх. М-да, гора и в самом деле пугающе неприступна. И если здесь снег еще плотен, то выше — сплошь обледенелая корка. А выше еще — черный каменистый утес, покрытый снежной чалмой. Впрочем, зачем добираться до самого верха? Вон там, метрах в тридцати от утеса, торчит заметная ель. Вот его цель, этот змеей изогнутый ствол, это красноватое дерево, эта копна снега над темными изнанками лап!

Перенес верхом левую ногу, приставил лыжину к правой. Переходим на «лесенку». «Победишь гору?» — спросила она. А как же! Но не ради тебя!

И начал подъем. Сопя, отдуваясь, все крепче напрягая мускулы рук. А воздух становится все взбаламученней — ничего, сдюжим! Аромат свежего снега, он завораживает; странная жадность поглотить эту сахарную белизну, она опьяняет. Он ставит ногу, ребром лыжи врезается в наст, подбивает под лыжину острую палку и так, потихонечку-полегонечку, поднимается.

Какой-то сторож, который находится в нем, но наблюдает его действия как бы извне, предупреждая, бьет в колокол: не надо, не надо, опасно! Но разве возможно прислушаться? Выше и выше, не взирая на то, что уже не однажды срываются ноги, что руки от постоянного напряжения все неудержимей дрожат, что на высоте сплошь снежная муть, и воздух бьет по глазам, и все труднее осматриваться. Каналы, гондолы, Венеция? Гора — это другой разговор!

А вот и загогулина-ель.

Схватился за толстый изогнутый ствол, подтянулся, оперся спиной, отвернулся от ветра. И тут — содрогнулся, поймав себя, что смотрит хоть и наискось, но вверх, поняв вдруг, что давно приготовился к движению до конца, на вершину, что эта готовность сильнее его, а все предыдущие мысли о промежуточных целях — обман.

Да, отлетели прочь злые суетные мысли, осталось одно, настоящее: он и Гора. Все ясно, и просто, и вкусно, и свежо, как звонкий морозный день. Шуточки, поцелуйчики, да?

Впрочем, что тут особенного? Чем ближе опасность, чем она зримей, тем отчетливей видишь способы, как с ней совладать. Ведь вот если взять чуть левее, там разросся мелкий кустарник, там, пожалуй, можно вплотную подобраться к утесу. Его охватило приятное возбуждение. Да, там вполне можно подобраться к утесу!

Он осторожно пробирался вдоль склона, с каждым шагом чуточку прибавляя вверх, вдруг соскользнула опорная нижняя лыжина. Всем телом навалился на палку, легкий алюминий согнулся, но выдержал. Ур-ра! И снова вперед и вперед. Хижина как святая идея? И пусть!

Однако подспудно в нем зреет какая-то мысль, он то хочет от нее отмахнуться, загубить ее в корне, то вдруг, боясь, что эта очень важная и срочная мысль не пробьется к сознанию, начинает торопить ее появление, задавая вопросы: о чем ты? О том, что ждет меня наверху? Или… о чем?

Он приподнимает голову, жмурясь от беспощадной снежной крупы, и неожиданно видит долгожданный черный камень утеса. Каких-нибудь несколько метров! Ощутив мгновенный восторг, оглянулся.