Душа убийцы и другие рассказы

А как отнестись к словам Томаса Манна: «Писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»?

Рассказать о себе…

Александр Жулин. Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».

Человек этот появился внезапно.

Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер у Кошина на пути.

Огромный, будто шалый медведь.

Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем настроении. Тропинка вилась по склону обрыва, с высоты было видно серебристое море, нависающее, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскаленное солнце. Казалось, к нему и стремился белоснежный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным.

И уже забывались недавние студенты-попутчики, и разудалый Генка с гитарой (ай да орел!), и сумрачный Виктор, тем озабоченный, что мало времени жить, что ничего не успеть из задуманного (эвон-ка!), и белокурая Галка. Даже белокурая Галка уже забывалась, хотя ею даренная птичка тепло шевелилась за пазухой.

Все ж таки подарила щегла! Все ж таки подарила, несмотря на то, что Генка, подмигивая, объявлял: «Птицу подаришь — душу отдашь!»

Даже кипучая Галка становилась все более призрачной, хотя в ушах так и звенел ее взволнованный голосочек: мысль — как волна! Перекатывается от людей к людям, и для нее нет расстояний, нет времени, зачем вам номер моего телефона? Ведь если встретимся мысленно, то обязательно встретимся и наяву!

Забавная… И все же что-то есть в ней такое…

Сияющее море холмом, изумрудные кроны деревьев, золотистые отблески — в такие нарядные тихие вечера особенно веришь в удачу, и Кошин не шел — порхал, едва касаясь тропинки, как вдруг увидел этого странного человека.

И тут же, как в жуткой сказке, задул порывистый ветер, словно заслоняя огонь солнца, и заскрипели высокие сосны, а вода — не та, прекрасная и далекая, а та, что темно шевелилась внизу под обрывом, показалась тяжелой и мрачной, будто настороженно ждущей чего-то. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой», — вспомнилась Генкина песня… И так не хотелось идти!

Идти по вьющейся на крутом склоне тропинке, узкой такой, что в сантиметрах каких-нибудь — пропасть, в то время как плечо с другой стороны нет-нет да и шаркнет по голому корню, вдруг высунувшемуся из отвесной стены. Идти вперед, что означало — к нему! Но как не идти?

— Разойдемся? — спросил Кошин, улыбаясь приветливо.

Человек не ответил. Не взглянул, пряча глаза под густыми седыми бровями.

Лишь вблизи Кошин сумел оценить огромность этого человека. Не жир и не мясо — костяк его был огромен, и обросшая сивым волосом голова его была как бочонок, огромный даже для такого огромного человека.

Он не ответил. Он повернулся и пошел прочь, медленно ступая ногами, которые были — как у слона.

Что там накаченные гантелями бицепсы, что там каратистские мозоли на пальцах — здесь чувствовалась стихийная первобытная сила!

Но Кошин опаздывал, Кошина ждали.

А человек шел себе впереди, не оглядываясь. И вспомнились Галкины мысли-волны. (П-с-ст! — ответил он с небрежным изяществом умудренного, — от мыслей никаких волн не бывает, волны если бывают, только от чувств! — и прикоснулся коленом к ней.) Мысли-волны, вот если бы! Уяснить этого мешающего человека, что он делал в кустах, поджидал ли нацеленно, и о чем сейчас думает…

П-с-ст, да думает ли вообще такой кроманьонец?

— Эй! — крикнул Кошин, отчаянно хорохорясь, — далеко ли до центра?

Человек опять не ответил. А в чаще, над головой, словно удивленная невоспитанностью земляка, вскричала негодующе птица. И тут же откликнулся ей щегол. Из-за пазухи. От самого сердца.

От внезапности этой поддержки, от страстности птичьего голоса Кошин очнулся. И досада исчезла, открылся шум леса. Пламенно трещали кузнечики, украдкой шепталась листва, нежно плеснула волна. А, полно, чего это я напугался? — пришла в голову очевидная мысль. «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой…» — запел вслух, но вдруг, убаюканный мерной ходьбой, ткнулся лицом в остановившегося человека.

— Давай чемодан! — полуобернувшись, человек протянул мощную длань.

Кошин опешил. Привыкший говорить свободно, легко, хотел возразить, завести разговор, но, кроме мычания, не сумел ничего из себя выдавить. Из-под ноги ссыпался песчаный ручей, шорох замер где-то внизу.

— Чемодан! — повторил человек. Рука его властно застыла, она казалась такой неподвижной, словно отлита была из чугуна.

Человек взял портфель и пошел, легко покачивая им на ходу.