Душа убийцы и другие рассказы

— Потому что не верю ни в какие двенадцатые измерения! — хлопал крыльями он. — Эт-тот ваш папа Коляна — дурила! Д-двенадцатое из-змерение, х-ха! — кукарекал, пьянея. — Д-действ-тельность — это борьба! Без правил, удар под дых — д-дело сделано, точка!.. Чел-лв-в… члев-во-о… челоэ-чесво — куча свиней, т-лкающихся возле кормушки! Я не пра?

— Пра, пра! — успокаивал я.

— Коэшно, тут есть какие-то рамки! Но!.. Но!.. Но поэдитель-то кто? Кто поэдитель, я спр-шиваю?

Я не мог поверить, что он так захмелел. Вилкой, во всяком случае, он орудовал ловко. Мне казалось, что он слегка притворяется. Он, несомненно, хотел мне кое-что высказать, но, возможно, стеснялся так прямо в лоб. А если пьяный — то проще.

— Победитель — тот, кто знает про рамки? — осторожничал я.

— Х-ха! — вскричал он со сверхпьяным довольством. — Н-не! — крутил вилкой с наколотой шпротиной. Желтый масляный сок капал на скатерть (но не капал на оголенную, толстую руку — как я подметил). — Поэдитель тот, кто знает, когда из рамок можно кр-р… кр-ры-ы… кр-р-ртковременно выскочить! — и он ловко сунул шпротину в рот.

Он был в синеклетчатой рубахе с короткими рукавами. Он поставил толстые локти на стол. По-хорошему умудренно он смотрел на меня, кулаками подперев подбородок. Я не знал, он уже все высказал, что хотел, или только готовится.

— Ты — победитель? — спросил я. Невинно.

Но он услышал сомнение. Он, возможно, услышал и что-то еще. Он был чересчур уязвим по части значительности. Он тщательно прожевывал шпротину. Вот начал глотать: р-раз! — пожевал. Еще р-раз!.. Вот, сомкнув губы, поводил изнутри по зубам языком.

— Послушай! — совершенно трезво проговорил он, придвигаясь ко мне через стол. Упала, задетая, и покатилась опустошенная нами бутылка. — Вот возьмем, скажем, Антоху Абашкина. Где Антоха Абашкин?

Мне вдруг показалось, что он хочет схватить меня за руки. Он был громаден. Он весил за сто килограммов. А мои руки были интеллигентно тонки. Они были достаточно цепкими, но если бы он потянул, мне не хватило бы веса, чтоб удержаться.

Он смотрел на меня совершенно трезвыми, злыми глазами. На миг я даже забыл, что это был Вовчик. Это был злобный, каменный дядя за сто килограммов, я даже оторопел.

Думая о том, за что зацепиться, я опустил взгляд.

— Вот так! — услышал я металлическо-четкое.

«Он хочет сквитаться!» — пришло в голову мне.

— Сгинул Антоха Абашкин! — чеканил он желчно.

Да, сгинул Антоха Абашкин. Какая-то дурацкая квартирная кража, какой-то жуткий стройбат, гепатит через шприц, отбитые в солдатском побоище почки… Сгинул сын музыкального папы.

— Но, может быть, победитель — Агеев?

Вот тут я усмехнулся. Невольно. С Агеевым, конечно, не то, что с поджигателем Антохой Абашкиным, вот так я ответил, подчеркнув поджигателя. Я усмехнулся и поднял на Вовчика взгляд. И вдруг почувствовал, будто внутри меня что-то оборвалось. «Он очень, очень хочет сквитаться! — стучало у меня в голове, — и надо это как-то использовать!»

Похохатывая, заставляя себя улыбаться, я начал рассказывать о том, что романтичный сын красноносого начальника треста питал слабость, как оказалось, не только к Тигрице, но и к обаянию тевтонской профессии моего бати. Он бросил конструировать мотоциклы. Он ударился в дрессировку хищных зверей, говорил я, стараясь избегать взглядом нового Вовчика. Батя рассказывал: он поет тиграм романсы, и те, в платочках и юбочках, вальсируют вокруг него!

— Так что: он — победитель? — перебил меня голос, жесткий и властный.

«Он же был только что пьяным!» — заставлял я себя размышлять, чтобы не подпасть под власть жесткого Вовчика, стараясь не думать о том, что сижу за столом загородного ресторана, и ни одна родная душа не знает, где я нахожусь, что угощает меня человек, в общем-то, малознакомый и хитрый, и, кажется, озлобленный на меня. Надо встать и уйти. Семьдесят процентов из всех убийств проистекает на почве незадачливой пьянки. «Хорошо, что пожитки свои оставил я не в машине, а в гардеробе!» — вспомнилось кстати. Надо, надо подняться и, извинившись, но без объяснений, уйти.

— Нэ поэл, он — поэдитель?

Вовчик всегда был похож на лягушку. А теперь представьте, что лягушка увеличилась до громадных размеров. Голова была небольшой, остроконечной, и огромный рот уходил своими концами назад-вверх чуть ли не до ушей, и это все, что, смешноватое, не вызывало опаски. Но голова произрастала из колоссального, валунообразного туловища, едва умещавшегося на не таком уж малом сиденье стула, но толстые, хотя и коротковатые руки напоминали два чурбака, а желтоватые глазки, лишенные и намека на участие к вам, поблескивали, как непроницаемые толстые пуговки.

— Нет! — сказал я, кое-что вспомнив о нашем Агееве.

— Колян?

Я вздрогнул. С каждой минутой Вовчик менялся. Он вырастал на глазах, странная власть от него исходила.