Душа убийцы (сборник)

— Напротив, я его спрашивала: набегался, мой милый олень. И стаскивала эту невыносимо грязную обувь, и рядом садилась, и клала его голову себе на колени, — причитала она, а трибуны то ахали, то замирали. Топ начинал заготовленный спурт, Топ настигал Джонсона, но тогда прибавлял Джонсон и оставлял Тона сзади опять, позволяя любоваться своими розоватыми пятками, розоватость которых не мог затушевать даже черный гравий дорожки. Однако Топ вновь наддавал, и все снова ахали, но Сабина не следила за мужем. — А знаете, как он однажды ответил?

Трибуны тут взвыли. Так, будто бы близился гол.

До конца дистанции осталось два круга, и Топ… да! Он обошел Джонсона! Словно бы нарочно придерживал силы, пока бежал вне стадиона, чтобы продемонстрировать потрясающий спурт на глазах всего города! Он опередил Джонсона на полметра, а вот и на метр, а вот и на два!

Шум был такой, будто «Спартак» ложился костьми за победу.

— «Сойдя с трассы!» — вот так ок ответил однажды! — вскричала Сабина, и звон ее голоса прорезался через оглушительный грохот трибун.

А Джоксон!.. Усльшав возглас Сабины, Джонсон его принял по-своему, Джонсон споткнулся!

Да-да, он споткнулся, молодчина Сабина! Джоксон сбил ногу, Топ устремился вперед. Трибуны ревели, я почти не слышал Сабину. Вряд ли ее слышал и Миша, и, видно, поэтому, важно кивая, он все ближе склонялся к ней.

Сабина же…

— Решила, что бредит! — донеслось до меня. — …Недостает углеводов!.. Побежала, валилось из рук!.. Сок манго, сон манго!.. Зацепилась, упала!.. Здесь и вот здесь!.. — похлопала себя но бедру, вздыхающий Миша приложил свою якобы целебную ладошку к ушибам.

Я возмутился.

— Однако представьте! — звенела Сабина вне себя от шума трибун, от охватившего ее возбуждения, вызванного, по моему неколебимому мнению, единственно оттого, что Кроссовка, та, которую она когда-то собственно вручила пломбирчику, мелькала сейчас впереди подошв темнокожего Джонсона, и Топ как никогда был блязок к тому, чтобы выйти на международную высоту. Я категорически отвергаю вашу подсказку, читатель, будто б Сабина была возбуждена присутствием рядышком пылкого Миши, хотя и согласен, что он был с ней рядышком слишком!

— Однако представьте! Когда я внесла… — грохот такой, какой бывает, если удар следует за ударом, — …перед ним на …колени — Обвал, шторм, неужели забили? А Сабина выпятила свои пухлые губки, знойный воздыхатель потянулся было навстречу, и я уже не мог не вмешаться… Однако она не могла прервать свою речь и отстранилась! Закончила: — …когда я нежко шепнула: «Вот, милый, тебе недостающие углеводы!» — представьте, он… он…

— Впился в ваши уста! — не вьдержал темкераментный паренек.

И я, вспыхнув не менее, ибо наблюдать прелестную, беззащитную женщину в таком возбуждении, в таком страстном желании отклика и сочувствия, и наблюдать рядом с ней это стертое существо… словом, видеть все это и оставаться спокойным невозможно мужчине! Я был готов… О, я не знаю, на что бы я не был готов!

— Нет, — просто сказала Сабика, — не впился. Отбросил стакан с золотистым, наполнелным углеводами манго и… захрапел! — сказала она и запечалилась. И Миша притих, и я было задумался, да вдруг спохватился: отчего тишина?

Словно бы что-то звскело, звенело, натягиваясь, да вдруг оборвалось. Ни я и ни Миша, — может быть, только Сабина? — мы не заметили, как и когда это случилось.

Лопнуло и — тишина.

Космическая тишина.

Очистительная.

Гол ле забили, игра кончилась, Спартак не сумел отыграться.

Дальнейшее вспоминается смутно. Помню белые халаты врачей, помню вялого Топа, укладываемого ла носилки.

Помню шепот: «Тепловой удар! В марафоне не редок. Слыхали про Лассе Вирена?»

Но что было Топу до лестного сравнения с Лассе Виреном? Топ проиграл, Топ не вышел на международную высоту.

Когда, оживленный врачами, он подошел, Миша сказал ему то, что сказать просила Сабина:

— Слушай, Топ, ты — неудачняк! В свои двадцать пять ты не смог победить Джонсона, чемпиона крохотной африканской страны, которого кафедра физкультуры с трудом уговорила пробежаться с тобой. А он — ей-ей! — не хотел этого!

— Он не хотел этого потому, — продолжал Миша азартно, — что в действительности Джонсон, может быть, не чемпион и даже, может быть, вообще не бегун, поскольку ни в одном справочнике нет не только имени Джонсон, но и сведений о легкой атлетике на его крохотной Родине.

—Послушай, Топ, ты — маньяк! — наяривал Миша, ощущая молчаливую поддержку Сабины, — пять с чем-то лет ты занимаешься бегом, но все, чего ты добился, это пяток институтских рекордов под визг мальчишек, которым наказано было визжать, раз их отпустили с коллоквиума, да возможности закончить дистанцию как раз ко времени окончания футбольного матча — иначе трибуны бы были пусты. Даже сегодня, в городской день бегуна, ты, как и сто девяносто два других доморощенных марафонца, не осилил сорок два километра, ты, Топ, испекся, и ты — сумасшедший! Ты променял Сабину, эту очаровательнейшую Сабину…