Два актера на одну роль

Альбер. Он — та половина, с которой она составляет целое, или, говоря попросту, — супруг оной; знаю как свои пять пальцев.

Родольф. Ты также знаешь, что я пылаю страстью к госпоже де М***.

Альбер. Как же, знаю, черт побери! Я видел твою страсть еще малюткой; она появилась на свет на балконе оперного театра, и бутылка испанского вина заменила ей мать, а отца — бокал для пунша; я запеленал ее в пеленки дружбы, я ее укачивал, лелеял ее до той поры, пока она не превратилась в девчурку и не научилась ходить самостоятельно; я слышал ее первый лепет и читал первые стишки, которые она просюсюкала, — между прочим, прескверные; как видишь, я все знаю.

Родольф. Так слушай же и постарайся быть серьезным хоть раз в жизни, если можешь.

Альбер. Постараюсь на этот раз и еще разок в придачу — только будет это, когда я умру или женюсь.

Родольф. Я мечтал войти в образ натуры художественной, я мечтал окрасить поэзией прозу жизни и воображал, что для этого нет ничего лучше, чем изысканная и сильная страсть в достойной оправе. Я влюбился в госпожу де М***, уверовав в ее смуглую кожу и глаза итальянки; я и не думал, что при таких явных приметах пылкости и страстности можно быть холодной, как фламандка, кожа у которой под цвет сыра, волосы рыжие, глаза голубые, величиною с. колесико, что на шпорах; я воображал, что увижу самые исступленные порывы страстей, вулканические взрывы, темперамент львицы или тигрицы. О, создатель! Женщина с черными глазами, с розовыми точеными ноздрями, невзирая на оливковый цвет лица, живые краски, влажные и чувственные губы, оказалась одной из овечек госпожи Дезульер, и все свершилось самым безмятежным образом: ни слезинки, ни вздоха, спокойный и веселый вид — хоть на стенку лезь! Я-то мечтал, что она вдохновит меня на создание, по крайней мере, двадцати — тридцати элегий; а я с трудом, и то прибегнув к заимствованиям из Петрарки, едва создал пять-шесть сонетов, которые, впрочем, мне пригодятся в будущем, ибо она так же понимает в поэзии, как я в греческом, и говорить с ней стихами — пустая затея; о бедная моя шелковая лестница, по которой я мечтал взобраться на ее балкон, теперь я вижу, что мне надо от тебя отказаться и продолжать тупо подниматься по каменным ступеням, под стать господину ее супругу. И вот, не зная, как быть, как оживить эту драму, сделать стремительнее ее действие, я решил анонимно написать мужу, что я в близких отношениях с его женой; я надеялся, что он взревнует и устроит сцену; а кончилось все цитатой из Грессе и приглашением на завтра.

Альбер. Все это весьма прискорбно, но я советую тебе написать на эту тему роман-исповедь в двух томах in octavo:[25] я пользуюсь доверием одного книгопродавца, он сразу же его возьмет; вот единственно, чем я могу тебе помочь.

Родольф. Погоди. Ты мой закадычный друг.

Альбер. Эту честь я разделяю с сотней-другой твоих приятелей.

Родольф

. Итак, во имя любви ко мне, приволокнись за госпожой де М***.

Альбер. За твоей любовницей?

Родольф. Да.

Альбер. Тьфу ты пропасть! Что это за выдумки! Уж не хочешь ли ты посмеяться надо мной?

Родольф. Ни в коем случае. Да разве это шутка?

Альбер. И весьма плоская.

Родольф. Клянусь, мне не до смеха.

Альбер. Возможно, но от этого ты не менее забавен.

Родольф. Неужели тебе трудно?

Альбер. О, нисколько. Ну, что ж, допустим — я ухаживаю за твоей любовницей. А дальше что?

Родольф. Значит, согласен?

Альбер

. Отнюдь нет. Говорю так просто, чтобы выяснить, куда ты клонишь.

Родольф. Но ведь я ревнив: словом, сам понимаешь.

Альбер. Ничего не понимаю, но продолжай, будто я понимаю.

Родольф. Я ревнив, но ревнив романтически и драматически — как Отелло, только вдвойне, втройне. Представь: я вас застаю вдвоем; но ведь ты мой друг, значит, свершилось неслыханное вероломство; какая великолепная коллизия: трудно найти нечто более донжуанское, мефистофельское, макиавеллевское и столь пленительно злодейское. И вот я выхватываю свой острый кинжал и закалываю вас обоих, а это уже донельзя по-испански и донельзя страстно. Ну, что скажешь?

Тут Альбер трижды обвел взглядом Родольфа с головы до ног и с ног до головы и убежал вприпрыжку, хохоча, словно вор, на глазах которого вешают судью.

Родольф, глубоко оскорбленный, умолк и постарался принять величественную позу.

Видя, что Альбер и не думает возвращаться, он пошел домой, разъяренный, как Жеронт, побитый Скапеном.

Прошло пять-шесть дней, а ему так и не представился случай посетить г-жу де М***, и он сидел дома наедине со своими кошками и Мариеттой.