Два года в Испании. 1937—1939

Ну вот и пришла очередь «интересного». Только что привели троих перебежчиков. Пока комиссар видел их мельком и проверил отобранные документы. Сейчас он будет их допрашивать, И я могу при этом присутствовать и даже задавать вопросы.

Когда мы входим в соседнюю комнату, перебежчики вскакивают, выпячивают грудь и поднимают кулаки. Они одеты в старые шинели с вырезами по бокам: подпояшешь — шинель, расстелешь — одеяло. На ногах у них рваные полотняные туфли, грязные обмотки. В углу стоят их винтовки.

Комиссар усаживает их и что-то говорит, указывая на меня. Они снова вскакивают. Комиссар объясняет: советский товарищ не военный, а журналист. Тогда один робко протягивает мне руку. Я крепко пожимаю ее, и еще две руки стремительно протягиваются ко мне.

— Я слесарь из Бургоса. Солдат пулеметной роты. В роте сто двенадцать человек, шесть пулеметов. Офицера зовут…

— Почему ты перешел к нам?

Бывший слесарь не сразу понимает вопрос, потом бьет себя кулаком в грудь:

— Я голосовал за народный фронт! Они это знали. Если бы я не пошел в солдаты, они бы меня убили.

Второй — кузнец из Уэски — говорит:

— В роте немецкие пулеметы. Обучал нас тоже немец. В нашей форме. Когда мы не понимали, он нас бил.

Кузнец густо краснеет и вдруг поворачивается ко мне. Комиссар переводит его страстный выкрик:

— Русский, я не трус! Я бы проучил немца! Но рядом всегда стоял сержант. Меня бы убили, и всё…

Третий говорит медленно, ища слова, не поднимая головы:

— Крестьянин. Здешний. Сначала все отобрали. Говорили, что вы делаете хуже — отбираете и землю, и жен. Потом велели идти в солдаты. У меня дети. Обещали кормить их. Я поверил, что у вас хуже. Только я с ослом обращался лучше, чем они со мной. Я берег осла — без него как работать? Но я же работал на них! Сначала хотел просто убежать. Пусть воюют те, кому хочется. А мне зачем? А вот он (он показал на слесаря) стал мне объяснять. Я не верил. Он из города. Я городским не верю. Потом я стал думать. Почему, кто помоложе, сразу ушли с вами? Республика обещала нам землю. Но не дала. Может быть, даст, если мы будем ее защищать?

Он поднял глаза и посмотрел на меня, как будто я мог ему ответить. В его черных глазах, как-то особенно глубоких на небритом худом лице, была такая тоска, что я с трудом не отвел взгляда.

— Я буду драться за землю, — тихо сказал он.

— А за свободу? За Испанию? — строго спросил комиссар.

Крестьянин удивленно поглядел на него и устало ответил:

— Это одно и то же.

8

Осенью 1936 года я напечатал в «Литературной газете» маленький рассказ об испанском крестьянине, написанный в Париже. После разговора с перебежчиками он показался мне правдоподобным, несмотря на всю свою условность.

СЕРЖАНТ РУИС

Он родился в поле. Земля здесь никогда не принадлежала тем, кто пахал. Батраки работали от зари до зари. Республика принесла им облегчение: они стали работать от восхода до захода солнца — на час меньше. Они ели «косидо» — похлебку из воды с горохом и пили мутное вино. Они жили в городах, которые почему-то еще назывались деревнями. Ночью, до рассвета, они уходили в поле и шли часа два. Половину заработка они отдавали за квартиру.

Он не умел читать. Работать он начал ребенком. Отец сказал ему:

— Ты счастливец, ты начинаешь жизнь вместе с республикой, она даст тебе землю.

Но республика так долго не давала земли крестьянам, что они пошли брать ее сами. Его семья получила маленький кусок истощенного сухого поля. Но кусок был, наконец, свой.

Те, кому земля принадлежала раньше, пошли войной на народ.

Он взял старое охотничье ружье, единственное богатство отца, и отправился в казармы. Его спросили, к какой партии он принадлежит. Он ответил:

— К той, что за свободу и землю.

Его спросили, что он умеет делать.

— Умереть я сумею не хуже других.

Его спросили о возрасте.

— Отец сказал, что я начал жизнь вместе с республикой. Я не хочу пережить ее.

Его зачислили в молодежный отряд. У солдат было по ружью на троих и несколько самодельных гранат. Истертые полотняные туфли скользили по горным камням. Стрелять они учились в бою по живым мишеням. Итальянские и немецкие летчики сбрасывали на них бомбы и, снижаясь, расстреливали их из пулеметов. Их забрасывали листовками: «Сдавайтесь, иначе мы вырежем и ваши семьи!» Кейпо де Льяно, диктатор Андалусии, кричал у микрофона: «Ваши сестры и невесты только и ждут моих красавцев — легионеров!»

Отряд редел. Командир сказал: «Нам необходим пулемет». Ему ответили: «Хорошо».

Их было десять. Ночью они крались по горе. Они ползли, прижимаясь к земле. В лунном свете они увидали вражеский пост. Лунный луч скользнул по пулемету. Между ними и часовым было несколько шагов и — смерть. Вчерашний батрак прошептал:

— Вам незачем умирать. Вы броситесь на них, когда я крикну.

Он прополз за спиной часового, кинулся на пулемет, и накрыл его своим телом. Выстрелы и его крик слились вместе. Враги не сумели оторвать его от пулемета, а товарищи не дали им прикончить его.

Отряд разделился: половина понесла пулемет, половина — раненого. По дороге они остановились, и один торжественно сказал: