Два путника в ночи

«Прохоров, – думал Коломиец, – надо же! Прохоров, оказывается, Финансист, о котором ходят легенды, фактический хозяин города и области. «Мой друг» – называет его Иван. Конечно, такому человеку везде нужны свои люди. Свой мэр…»

Что испытывал Коломиец, попав в дом человека, о котором столько слышал? Любопытство, удивление, оторопь. Слова «удачливый жулик», «бандит» и «мафиози» не вязались с обликом Прохорова, который был похож на хозяйственника средней руки, держался просто и приветливо…

Он, стесняясь, разделся. Где-то в глубине сознания билась мысль: «Зачем я здесь?»

Он был неуместен здесь, он был ряженым, несмотря на полную раздетость; понимание того, что он – жалкий неудачник на чужом празднике, охватило его со страшной силой. Но где-то внутри уже зарождалось в нем чувство ожидания перемен, причем перемен к лучшему. Как будто где-то там, в месте, где отвечают за каждого человека, что-то стронулось с мертвой точки, дернулось, заскрипело и стало тихонько поворачиваться колесо судьбы…

– Расслабьтесь, – сказала ему девушка в коротком халатике. – Будет больно, скажите.

Он лежал на животе, слегка напряженный от смущения. Добродеев втолкнул его сюда, в маленькую комнатку, напоминающую монашескую келью холодной белизной и скудостью обстановки, и закричал: «Зоечка, а вот и мы!» Навстречу им поднялась девушка, и Добродеев расцеловал ее в обе щеки.

– Зоечка, это мой друг Василий, знакомьтесь! А это Зоечка, наш хилер!

– Кто? – переспросил Коломиец. Ему показалось, что Добродеев сказал «киллер».

– Хилер! – повторил Добродеев. – Целительница. Просто удивительно, что в таком хрупком теле столько силы. Давай, ты первый!

Он впервые назвал Коломийца на «ты», чего не позволял себе раньше и что было свидетельством нового статуса Василия Николаевича.

Разве это больно? Это замечательно… Он представил себе ее руки… длинные красные ногти, тонкие пальцы… край ее жесткого халата касался его бедра… Он чувствовал ее запах – сладкий нежный запах женского тела, чуть-чуть духов, крема, который она выдавила из золотого тюбика ему на спину, чувствовал ее тепло… Она наклонилась, он ощущал ее дыхание и думал, что уже целую вечность у него не было женщины…

Она массировала его грудь, плечи… Он скосил глаза на ее руки – никаких длинных красных ногтей не было и в помине! А были коротко подстриженные, покрытые бесцветным лаком ногти, как у девочек-школьниц из его времени… Красивые руки. Он подсматривал за ней из-под полуопущенных ресниц, рассматривал молодое славное серьезное лицо и испытывал радость оттого, что эта красавица прикасается к нему…

«Надо спросить, как ее зовут, – подумал он и тут же спохватися. – Зоя! Ее зовут Зоя!»

Редкое теперь имя, тоже из его времени.

Свою жену Лизу он знал всю свою жизнь, еще с детства, со двора, где они детьми играли в прятки. Они учились в одной школе, поступили в один и тот же институт – политехнический. Он не воспринимал ее, как женщину, а скорее, как сестру. Их первая брачная ночь была действительно их первой ночью. Вернее, она не была ничем, ибо он так ничего и не сумел, а Лиза, неопытная и испуганная, не умела помочь. Только на вторую ночь он взял ее, мучительно сознавая собственную неуклюжесть.

Лиза была романтической девочкой, воспитанной на «Алых парусах», а знаменитую фразу классика: «Умри, но не давай поцелуя без любви» воспринимала буквально.

– Смысл жизни в любви, – говорила она, – любовь – это самое прекрасное, что есть на свете!

На лице ее появилось мечтательное выражение, глаза сияли мягким блеском. Любовь была для нее звездами, алыми парусами, закатами и рассветами, стихами и прогулками при луне… но только не постелью.

– Не понимаю, зачем делать из этого проблему, – сказала она ему, прочитав брошюрку о гармонии в супружеских отношениях, которую он подсунул ей в тайной надежде образовать. – Это не главное в жизни!

Она действительно так считала. И простодушно полагала, что и он тоже. Время от времени у него случались романы на стороне – в домах отдыха или на заводе, но ему были неприятны торопливость, с какой происходили тайные свидания, немедленное появление слухов и сплетен, а также то, что женщины сразу начинали просить его о переводе на лучшую работу или о квартире…

Он вдруг притянул к себе девушку, обмирая от собственной смелости. Она мягко и осторожно попыталась освободиться, но он не отпустил. Она уперлась ладонями ему в грудь, он приподнялся и приник ртом к ее рту. Поцелуй был, как ожог, он даже застонал. Она ответила, и тогда, сминая ее сопротивление, он неверными пальцами стал расстегивать ее халатик…

…Этот чудесный дом, построенный в лесу, с бассейном и стеклянной стеной, через которую видны заснеженные ели и малиновый закат, эта прекрасная девушка с нежной кожей и нежными губами… У него мелькнула мысль: если продаваться, то подороже! Иван как-то сказал ему… сейчас, сейчас… как это он сказал тогда? Вот! «Обличают неудачники, – сказал Иван. – Все крики о воровстве, коррупции, мафии – это крики неудачников, которых оттеснили от кормушки!» Он тогда с ним не согласился, но, может, Иван… не так уж неправ?