Два путника в ночи

На позеленевших скользких скалах по обеим сторонам от ступенек извивались тоненькие плоские ручейки воды. Римма подставила руку – вода, текущая из сердца камня, была холодна, как лед. Увидев желтый цветок, она сорвала его и воткнула в волосы. Полная Людмила легко шла рядом с ней. Антон по-пионерски унеслась вперед, демонстрируя крепость тела и бодрость духа. Римма прикидывала: что, если купить десять шалей для «Вернисажа»… их можно распихать Людмиле и Антону… Нет, Антон может отказаться по принципиальным соображениям. Ну и фиг с ней! Кому еще? Кто не откажется? Керубино? Точно! Он вообще ничего не покупает. «Крыша поехала!» – сказал про него Зоня.

Керубино – похожий на глуповатого ангела, за что и получил свою кличку, влюбился в Индию с первого взгляда, с того самого момента, как встречающие с радостными улыбками надели им на шеи гирлянды пряных красно-желтых цветов-бархатцев. И, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Зоня тут же сказал, что чувствует себя полным идиотом и покойником в этом венке, и содрал с себя гирлянду прямо в автобусе по дороге в гостиницу.

А Керубино проходил в гирлянде весь день и с сожалением расстался с ней перед сном. Ему нравилось здесь все: уличные фокусники-йоги, сидевшие, закатив глаза, в позе лотоса, прямо под ногами у прохожих; кобры с раздутыми капюшонами, раскачивающиеся под заунывную мелодию дудочки; острая еда, от которой у половины группы случилось несварение желудка; палочки благовоний, торчащие повсюду, – от них вся группа дружно чихала и хлюпала носами; позолоченные рога коров и, главное, женщины – смуглые красавицы с прямыми спинами, сверкающими глазами и обилием звенящих украшений.

Раскрыв рот, Керубино впитывал пестрый индийский мир, незнакомые ароматы и звуки. Он подходил к людям на улице и заговаривал с ними на ломаном английском. На его улыбку с готовностью отвечали, иногда гладили по рукам и лицу, восхищаясь гладкостью и белизной кожи. Был Керубино некрупным юношей, с круглыми голубыми глазами и вьющимися, почти белыми, волосами. Учился он в политехническом университете, и присутствовала в его характере некая мягкая юношеская восторженность, удивительная по нынешним временам. Стоило послушать, как Керубино рассуждал о любви, – обхохочешься! «И где только таких делают?» – Зоня крутил пальцем у виска.

Каждый вечер группа собиралась у кого-нибудь в номере, доставалась «обменная» водка, и начиналась «роскошь общения». Маленькие зеленые ящерицы бегали по стенам, а иногда выползали из щелей большие черные жуки. Женщины визжали. Мужчины бесстрашно бросались на жуков с полиэтиленовыми мешками.

Обедали они в маленьком полутемном ресторанчике, где пахло сандалом и карри, курились палочки благовоний, тренькала «живая музыка» – несколько музыкантов в белых одеждах, сидящих, подогнув ноги, на невысоком подиуме.

– От такой музыки чувствуешь себя коброй, – сказала Римма, – так и тянет поизвиваться.

Бесшумно скользили улыбчивые официанты, наклоняясь к ним и повторяя: «Джус? Коффи? Ти?»[7]

Спиртного не было и в помине – религия не позволяет. Хотя на базаре местные жители хватали туристов за руки, азартно кричали «чейнч»[8] и отдавали за водку фигурки своих богов – танцующего Шиву или Ганешу с головой слона, разноцветные каменные бусы, марлевку.

– Чейнч! – радовались туристы, доставая из сумок мыло, флакончики духов и бутылки водки.

По улицам бродили священные коровы в цветочных гирляндах и бубенчиках, с медными браслетами на ногах; широко несла свои воды священная река Ганг, а вместе с водой – трупы людей и животных, ибо далеко не всех сжигают на погребальных кострах на ее берегу – трупы преступников, младенцев и детей до пяти лет сбрасывают в реку просто так. Мать-Индия, несметно богатая и нищая, с постоянными неурожаями, голодом и эпидемиями, неукоснительно соблюдала ритуалы и традиции старинных племен, построивших скальные храмы в честь полузабытых богов. Тех самых, что изображены в любовных позах…

– Зачем? – трагическим шепотом вопрошала Антон. – Не понимаю! Это же так интимно! Зачем это нужно?

– Не переживай ты так, – успокаивала ее Римма, – это давно уже не интим. Это даже твои первоклашки знают.

– Но есть же предел! – кипела Антон.

– А мне нравится! – дразнила ее Римма. – Это же искусство, а у тебя одно на уме – интим!

– Никогда! – обижалась Антон.

«Ну и дура!» – хотела было сказать Римма, но, поймав предостерегающий взгляд Людмилы, прикусила язык.

Римма стояла перед гигантским каменным лингамом[9] в центре скального храма и внимательно его рассматривала. Постамент, на котором помещался двухметровый животворящий столб, был усыпан цветами, разноцветными шерстяными ниточками и горками риса – просьбами к богам о потомстве. Группа живо обменивалась впечатлениями. Мужчины стояли отдельно от женщин.

– Просто парадокс! – Антон возмущенно размахивала руками. – Ну, построили себе, ладно! Туристов зачем водить, не понимаю!