Два вампира (сборник)

Что ж, подумал я, пока все хорошо. Мы вошли. А человеческие души... Человеческие души увидели ангелов и преисполнились радости. О, не могу даже вспоминать этот момент без того, чтобы не пуститься в пляс и не запеть. Души ликовали, и когда ангелы принялись вразнобой и нараспев задавать вопросы и исторгать восклицания, человеческие души запели!

Вот уж действительно, небеса никогда не перестанут меняться, Я это понимал. Я понял это мгновенно. Ибо именно так и случилось. Эти души принесли с собой ту же способность, которой научились в преисподней, то есть создавать из незримого нечто желаемое, нечто, к чему стремились и чему в состоянии были посвятить свои помыслы.

И география небес мгновенно и поразительным образом изменилась. Там выросли башни, замки, особняки, те, что ты видел, когда я привел тебя туда, дворцы с куполами, библиотеки, сады и цветы, много цветов,— словом, те вещи, что ангелам никогда бы не пришло в голову принести на небеса... да, там было все. Деревья поднимались в полной красе, с неба изливались шепчущие, благоуханные струи дождя. Небо приобрело теплые тона, которые ширились и густели повсюду. Эти души взяли незримую ткань небес, чем бы она ни была — энергией, сущностью, Божественным светом, созидательной мощью Бога,— и в мгновение ока окружили всех нас чудными сооружениями, отображающими их любознательность, их представления о красоте, их желания!

Все, познанное ими на земле, принесли они на небеса, неустанно украшая их самыми любимыми формами!

Шок от увиденного был соразмерен тому, который я испытал во времена сотворения мира.

Никто не казался удивленным более архангела Михаила. Его потрясенный взгляд, казалось, говорил: «Мемнох, ты привел их на небеса!»

Но, прежде чем он исторг эти слова и пока души все так же стояли, сгрудившись, только начиная понимать, что могут двигаться и прикоснуться к ангелам и к вещам, которые сами нарисовали в своем воображении, возник Божественный свет. Свет этот поднимался и простирался из-за фигур серафимов и херувимов и ласково, деликатно ложился на человеческие души, заполняя каждую из них, выставляя напоказ все ее тайны, делая душу открытой, подобно ангелам.

Человеческие души плакали от радости. Ангелы запели торжественные гимны. Я запел с распростертыми руками:

«Господи, Господи, у меня Твои души, достойные небес, и взгляни, что они принесли на небеса, Владыка, взгляни на Свое творение, взгляни на души тех, кого Ты создал из мельчайших атомов, облек плотью, напитал кровью, а потом через преисподнюю возвел к Своему Престолу. Господи, мы здесь! Владыка, это свершилось, свершилось! Я вернулся, и Ты позволил мне это».

И сказав более чем достаточно, я опустился на колени.

Пение делалось все неистовее; такие звуки не вынес бы ни один смертный. Гимны звучали со всех сторон. Человеческие души становились плотнее, зримее, пока не возникли для нас с той же ясностью, что и мы для них и друг для друга. Некоторые души, взявшись за руки, прыгали, как малые дети. Другие просто плакали и стенали; по лицам их струились слезы.

И тогда свет раздался во все стороны. Мы поняли, что Господь сейчас заговорит. Мы все разом затихли. Мы все были сыновьями Бога. И Бог сказал:

«Дети Мои. Чада Мои возлюбленные. Мемнох стоит рядом со своими миллионами, и они достойны небес».

Голос Бога прервался, и свет стал интенсивнее и теплее, и все небеса преисполнились терпением и чистой любовью.

Я в изнеможении улегся на небесное дно, уставившись в величавый небесный свод с прекрасным голубым пологом и вечно мерцающими звездами. Я слышал, как человеческие души снуют туда-сюда. Я слышал приветственные гимны и песнопения ангелов. Я слышал все и потом, в подражание смертному, закрыл глаза.

Спит ли когда-нибудь Господь? Не знаю. Я закрыл глаза и неподвижно лежал в лучах Божественного света, и после всех этих бесконечных лет в преисподней я снова был в безопасности и в тепле.

Наконец до меня дошло, что ко мне приближаются серафимы — трое или четверо, точно не помню,— и склоняются надо мной, взирая на меня сверху вниз; лица их были освещены непереносимо ярким отраженным светом.

«Мемнох, Господь желает говорить с тобой наедине»,— молвили они.

«Да, иду немедленно!»

Я вскочил на ноги.

И очутился вдали от ликующих толп, без провожатых, один, в тишине, с очами, прикрытыми рукой и опущенными долу, ощущая, что Господь совсем близко. 

17 

 «Открой глаза и взгляни на Меня»,— молвил Господь.

Я повиновался, сознавая, что это может означать мое полное забвение, а все, сделанное до этого,— безрассудство и непонимание Его замысла.

Сияние сделалось равномерным, всепроникающим, но все же переносимым, и в самой его середине я ясно различил выступающий из него лик наподобие моего. Не могу сказать, что это было человеческое лицо. Лик, неповторимость выражения — вот что я созерцал, и этот совершенно неповторимый лик смотрел на меня прямо и неотрывно.