Два вампира (сборник)

Горло его прикрывала полоса ослепительно белой ткани, благодаря чему бледное лицо выглядело почти человеческим. Но шелк порвался, как будто он продирался в нем через заросли ежевики. Короче говоря, эта одежда больше подходила для привидения, чем для того, кто привык появляться в свете. Она сгодилась бы для неудачника-бродяги, но не для моего старого Мастера.

Наверное, он знал, что я зашел в тупик. Я смотрел вверх, во мрак. Мне хотелось попасть на чердак, к спрятанной там одежде мертвого ребенка. Меня заинтересовала эта история. У меня хватило наглости размечтаться, хотя он все еще ждал Его ласковые слова вернули меня к реальности.

— Когда тебе понадобятся Сибил и Бенджи, ты найдешь их у меня,— сказал он.— Это недалеко. Когда захочешь, ты услышишь «Аппассионату».

Он улыбнулся.

— Ты дал ей пианино.-— Речь шла о золотоволосой Сибил. Я повесил завесу между миром и моим сверхъестественным слухом и пока что не хотел ее поднимать — даже ради восхитительных звуков ее музыки, по которым я уже очень скучал.

Как только мы вошли в монастырь, Сибил заметила пианино и шепотом спросила меня, можно ли ей поиграть. Оно стояло не в часовне, где лежал Лестат, а подальше, в другом помещении, длинном, пустом. Я ответил ей, что это не вполне прилично, что это может помешать Лестату. Мы же не знаем, что он думает, что чувствует,— быть может, ему плохо, быть может, он попал в ловушку собственных снов.

— Возможно, когда ты придешь, ты ненадолго останешься,— сказал Мариус.— Тебе понравится, как она играет на моем пианино. А потом мы поговорим, ты сможешь отдохнуть и пожить с нами, сколько захочешь.

Я не ответил.

— Мой дом — настоящий дворец по понятиям Нового Света,— сказал он с несколько насмешливой улыбкой.— Он очень близко. Там есть просторные сады, старые дубы, высокие окна. Ты же знаешь, как мне это нравится. Все в римском стиле. Двери, открытые навстречу весеннему дождю, а весенний дождь здесь чудесен, как мечта.

— Да, я знаю,— прошептал я.— Он, наверное, и сейчас идет, да?

Я улыбнулся.

— Ну да, я весь вымок,— почти весело ответил он.— Приходи, когда захочешь. Не сегодня, так завтра...

— Нет, я приду сегодня.— Я совсем не хотел его обижать, нет, но Бенджи и Сибил уже достаточно насмотрелись на белолицых монстров и наслушались их бархатных голосов. Пора уходить.

Я посмотрел на него довольно-таки смело и даже получил от этого удовольствие, преодолев проклятие застенчивости, наложенное на нас современным миром. В старину, в Венеции, он одевался пышно, как тогда было принято, всегда украшал себя роскошью — зеркало моды, говоря прежним изящным языком. Когда он вечером в мягком фиолетовом полумраке пересекал площадь Сан-Марко, все на него оборачивались. Красное было его неотъемлемой частью, красный бархат —развевающийся плащ, великолепный расшитый камзол, а под ним — туника из золотого шелка, очень популярный в то время наряд.

У него были волосы молодого Лоренцо Медичи, прямо с фрески.

— Господин, я люблю тебя, но сейчас я должен остаться один,— сказал я.— Ведь я вам сейчас не нужен, сударь? Зачем? И всегда был не нужен.— Я мгновенно пожалел об этом. Дерзким был не тон, а слова. Так как наши мысли разделяла близость крови, я боялся, что он меня неправильно понял.

— Херувим, мне тебя не хватает,— всепрощающим тоном сказал он.— Но я могу подождать. Кажется, не так давно, когда мы были вместе, я уже говорил тебе эти слова, теперь я их повторяю.

Я не мог заставить себя сказать ему, что мне пришло время общаться со смертными, объяснить, как я стремлюсь просто проболтать всю ночь с маленьким Бенджи — он настоящий мудрец — или послушать, как моя любимая Сибил снова и снова играет сонату. Казалось бессмысленным вдаваться в дальнейшие объяснения. И меня опять охватила печаль, тяжелая, явственная, из-за того, что я пришел в этот одинокий пустой монастырь, где лежит Лестат, не способный, или же не желающий, ни двигаться, ни разговаривать.

— Из моего общества сейчас ничего не выйдет, господин,— сказал я.— Но, безусловно, если ты дашь мне ключ, где тебя искать, тогда, по прошествии времени...— Я не закончил.

— Я за тебя боюсь! — внезапно прошептал он с особенной теплотой.

— Еще больше, чем раньше, сударь? — спросил я.

Он задумался. И сказал:

— Да. Ты любишь двух смертных детей. Они для тебя — и луна, и звезды. Пойдем, поживи со мной, хотя бы недолго. Расскажи мне, что ты думаешь о нашем Лестате, о том, что случилось. Расскажи, может быть, если я пообещаю вести себя спокойно и не давить на тебя, ты выразишь свою точку зрения на то, что ты недавно видел.

— Вы так деликатно затрагиваете эту тему, сударь, я вами просто восхищаюсь. Вы хотите сказать — почему я поверил Лес-тату, когда он сказал, что побывал в раю и в аду, вас интересует, что я увидел, взглянув на принесенную им реликвию, на Плат Вероники.

— Если захочешь рассказать. Но на самом деле я хочу, чтобы ты пришел и отдохнул.

Я положил руку на его пальцы, изумляясь, что, несмотря на все, что я пережил, моя кожа почти такая же белая, как у него.