Два вампира (сборник)

— Я могу устранить все препятствия, дитя мое.— На этот раз я увидел, что губы Мастера шевелятся. Его лицо приобрело приятный бледно-коралловый оттенок, глаза внезапно широко раскрылись, он снова стал самим собой — тем, кого я знал, тем, кем дорожил.— Мне так просто было бы забрать у тебя последние силы.— Он наклонился надо мной. Я увидел крошечные пестрые полоски в зрачках его глаз, яркие лучистые звезды за более темной радужной оболочкой. Его рот с удивительно тонкими линиями губ был розовым, как будто на нем был запечатлен поцелуй человека.— Мне так просто было бы выпить последний роковой глоток твоей детской крови, последнюю каплю свежести, которую я так люблю... И тогда в моих руках останется лишь холодная плоть, блистающая такой красотой, что каждый, кто увидит ее, прослезится... Эта плоть, это безжизненное тело ни о чем не сможет мне рассказать. Я буду знать, что тебя нет — и все.

—Ты говоришь это, чтобы меня помучить? Мастер, раз уж я не могу попасть туда, я хочу быть с тобой!

Его губы дрогнули, лицо исказилось откровенным отчаянием. Он стал похож на человека, на настоящего человека, и красные кровавые слезы усталости и печали заволокли уголки его глаз. Рука, протянутая, чтобы коснуться моих волос, тряслась.

Я схватил ее, словно высокую, колышущуюся на ветру ветку. Я собрал его пальцы, как листья, поднес их к губам, поцеловал, а потом приложил к раненой щеке. Я почувствовал, как завибрировал под ними отравленный порез. Но еще более остро я почувствовал, как сильно они дрожат.

Я прищурился.

— Сколько людей сегодня расстались с жизнью, чтобы тебя насытить? — прошептал я.— И как может происходить такое в мире, состоящем из одной только любви? Ты слишком прекрасен, чтобы оставаться незамеченным. Я запутался. Я этого не понимаю. Но если я выживу, разве я, простой смертный мальчик, смогу это забыть?

— Ты не выживешь, Амадео,— грустно сказал он.— Не выживешь! — Его голос прервался.— Яд проник слишком глубоко, небольшие вливания моей крови его не пересилят.— На его лице отразилась боль.— Дитя, я не могу тебя спасти. Закрой глаза. Прими мой прощальный поцелуй. Между мной и теми, кто стоит на том берегу, нет дружбы, но они не смогут не принять то, что умирает так свободно.

— Мастер, нет! Мастер, я не могу проверить это один. Мастер, они же отослали меня обратно, но ведь они не могли не знать, что ты обязательно придешь! И ты пришел!

— Амадео, им все равно. Хранители мертвых чрезвычайно равнодушны. Они говорят о любви, но не о веках заблуждения и неведения. Что за звезды могут петь такую прекрасную песню, когда весь мир изнывает от диссонанса? Жаль, что ты не смог их заставить, Амадео.— Его голос чуть не сорвался от боли.— Амадео, какое право они имели возлагать на меня ответственность за твою судьбу?

Я издал слабый грустный смешок.

Меня затрясло в лихорадке. Вновь нахлынула волна слабости. Если я пошевельнусь или заговорю, то подступит мерзкая сухая тошнота. Лучше уж умереть.

— Мастер, я не сомневался, что ты тщательно обдумаешь и проанализируешь мой рассказ,— прошептал я, стараясь сдержать горькую, саркастическую улыбку.

Мне хотелось добраться наконец до истины. Грудь сдавило, не хватало воздуха, казалось, что самое лучшее — прекратить дышать, что никакого неудобства это не принесет. Но тут же вспомнились строгие наставления Бьянки.

— Мастер,— добавил я,— не бывает в этом мире кошмаров без конечного искупления.

— Да, но какова цена такого спасения для некоторых из нас? — настаивал он.— Амадео, как они смеют требовать от меня участия в осуществлении своих непостижимых планов? Я молю Бога, чтобы это были иллюзии. Не говори больше о чудесном свете. Не думай о нем.— Не думать, сударь? А ради чьего успокоения мне стирать все из памяти? Кто здесь умирает?

 Он покачал головой.

— Давай, выдави из глаз кровавые слезы,— продолжал я.— Кстати, на какую смерть вы сами надеетесь, сударь? Ведь вы говорили мне, что даже для вас смерть отнюдь не невозможна. Объясните, если, конечно, у меня осталось время, до того как весь отпущенный мне свет погаснет и земля поглотит сокровище во плоти, которым вам захотелось обладать из одной лишь прихоти!

— Это не было прихотью,— прошептал он.

— Ну, так куда попадете вы, сударь? Утешьте меня, пожалуйста. Сколько минут лше осталось?

— Я не знаю,— прошептал он едва слышно, отворачиваясь и низко склоняя голову. Я никогда не видел его таким растерянным.

— Дай мне посмотреть на твою руку,— тихо попросил я.— Ведьмы в темных венецианских тавернах научили меня читать линии на ладони. Я скажу, когда ты умрешь. Дай мне руку

 Я почти ничего не видел. Все заволокло туманом. Но я говорил серьезно.

— Ты опоздал,— ответил он.— Ни одной линии не осталось.— Он показал лше свою ладонь.— Время стерло то, что люди называют судьбой. У меня ее нет.

— Мне жаль, что ты вообще пришел,— сказал я и отвернулся.— Ты не мог бы оставить меня, мой возлюбленный учитель? Я предпочел бы общество священника и моей сиделки, если ты не отправил ее домой. Я любил тебя всем сердцем, но не желаю умирать в твоем высочайшем обществе.