Два вампира (сборник)

Вся расплавленная энергия, освещавшая его бесчисленные прозрачные башни, угасла, исчезла, словно ее источник иссяк. Ничего не осталось от пламенеющих красок — только мрачные, тусклые тона под безликой гладью безнадежного серого неба. Как же грустно было видеть стеклянный город, лишенный волшебного огня.

От него доносился целый хор звуков, среди которых особенно выделялся один: приглушенный звон стекла, бьющегося о другое стекло. Никакой музыки. Только смутное, но явственное отчаяние.

— Иди же, Андрей,— сказал мне один из монахов. Его грязные руки с прилипшими к ним кусочками запекшейся зеллли дотронулись до меня и потянули за собой, причиняя боль пальцам. Я опустил глаза и увидел, что они у меня тонкие и совершенно белые. Суставы блестели, как будто с них уже сорвали плоть, но это была лишь иллюзия.

Обвисшая, как и у них, кожа прилипла к костям. Перед нами появились воды реки, полной льдин и огромных скоплений почерневшего плавника, она темным озером разлилась по равнине. Нам пришлось идти по обжигающе холодной воде. Но мы не останавливались, все четверо: трое монахов и я. Над нами возвышались когда-то золотые купола Киева. Это был наш Софийский собор, выстоявший после жутких кровопролитий и пожарищ, устроенных монголами, опустошившими город, уничтожившими большую часть его богатств и населения.

— Идем, Андрей.

Я узнал эту дверь. Она вела в Киево-Печерскую лавру. Только свечи освещали глубокие пещеры, и повсюду царил запах земли, заглушавший даже вонь засохшего пота на грязной, нездоровой плоти.

В руках я сжимал шершавую деревянную ручку маленькой лопаты. Я вонзил ее в кучу земли. Я вскрывал стену из мягкого камня, пока мой взгляд не упал на человека, не мертвого, но грезящего под слоем грязи.

— Все еще жив, брат? — прошептал я этой душе, захороненной по самую шею.

— Все еще жив, брат Андрей. Дай мне лишь то, что меня подкрепит,— произнесли потрескавшиеся губы. Белые веки так и не поднялись.— Дай мне лишь самую малость, чтобы наш Господь и Спаситель, Христос, избрал время, когда мне будет позволено вернуться домой.

— Брат, сколько же в тебе мужества! — воскликнул я, поднося к его губам кувшин с водой. Он пил, и по его лицу полосками стекала грязь. Его голова откинулась на каменную стену.

— А ты, дитя,— сказал он, с трудом дыша и чуть-чуть отворачиваясь от предложенного кувшина,— когда ты наберешься сил, дабы избрать себе земляную келью, свою могилу, и ждать прихода Христа?

— Надеюсь, что скоро, брат,— ответил я. Я отступил и вновь поднял лопату.

Я начал раскапывать новую келью, и вскоре в нос мне резко ударил отвратительный запах, который ни с чем не спутаешь. Стоявший рядом монах задержал мою руку.

— Наш добрый брат Иосиф наконец пребудет с Господом,— сказал он.— Да, открой его лицо, дабы мы могли убедиться, что он ушел с миром.

Запах сгущался. Только мертвецы таге сильно воняют. Такой запах источают разоренные могилы и телеги для перевозки покойников в районах, где бушует чума. Я боялся, что меня стшнит. Но продолжал копать, пока наконец-то не открылась голова покойника — лысый череп, обтянутый сморщившейся кожей.

Братья, стоявшие за моей спиной, бормотали молитвы.

— Закрывай, Андрей.

— Когда ты обретешь мужество, брат? Только Бог может указать тебе, когда...

— Мужество на что? — Я знаю этот грохочущий голос, этого широкоплечего мужчину, ворвавшегося в пещеры. Я безошибочно узнаю его каштановые волосы и бороду, его короткую кожаную куртку и оружие, висящее на кожаном ремне.

— Так вот чем вы занимаетесь с моим сыном, иконописцем?

Он схватил меня за плечо, как хватал тысячу раз, той же крепкой, похожей на звериную лапу рукой, которая избивала меня до потери сознания.

— Отпусти меня, пожалуйста, несносный, невежественный бык,— прошептал я.— Мы в доме Божьем.

Он потащил меня так, что я упал на колени. Моя ряса затрещала, черная ткань порвалась.

— Отец, прекрати сейчас же и уходи! — воскликнул я.

— Закопать в этих ямах мальчика, который рисует с талантом ангела?

— Брат Иван, прекрати орать. Богу решать, кто из нас и что будет делать.

Монахи побежали за мной. Меня тащили в мастерскую. Всю дальнюю стену, от пола до потолка, занимали ряды икон. Отец швырнул меня на стул у большого тяжелого стола. Он поднял железный подсвечник с дрожащей свечой, осветив все остальные тонкие ритуальные свечки.

Свеча бросала огненные отблески на его огромную бороду. Из густых бровей вылезали длинные седые волоски, закручивающиеся вверх, как у дьявола.

— Ты ведешь себя как деревенский идиот, отец,— прошептал я.— Удивляюсь, как я сам не стал слюнявым блаженным нищим.

— Заткнись, Андрей. Одно мне ясно: здесь тебя никто не учит, как следует себя вести. Пора мне тебя выдрать.

Он влепил мне по голове кулаком. У меня онемело ухо.

— Я думал, что достаточно колотил тебя, пока не привел сюда, но я ошибся,— сказал он. Он наградил меня егце одной затрещиной.

— Святотатство! — воскликнул, склоняясь надо мной, монах.— Этот мальчик благословлен Богом.

— Благословлен кучкой ненормальных,— сказал отец. Он достал из-за пазухи сверток.— Ваши яйца, братья! — презрительно сказал он.