Две горсти песка. Мату-Гросу

Шаванте, которые бродили по Шавантине, выпрашивая пули и рыболовные крючки, вероятно, приходили из близлежащей деревни, расположенной примерно в сорока километрах к востоку от Шавантины. Этой общине, численностью около двухсот человек, вначале обещали отвести для охоты большую территорию, но обещание свелось на нет, поскольку каждый новый землевладелец захватывал часть обещанной земли. Время от времени группа индейцев отправляется из деревни на охоту, особенно перед сезоном дождей или же вскоре после него, поскольку кое-какая территория у них все же осталась, но имеющихся там животных усиленно истребляют все новые захватчики. Во время этих походов индейцы всегда сооружают небольшие жилища, похожие на улья, — несколько пальмовых листьев, брошенных на хрупкую деревянную раму. В нескольких километрах от Шавантины находился такой лагерь — полезная и удобная позиция для вылазок в город, но единственным настоящим домом индейцев была деревня вблизи реки Ареойеш.

Деревня находилась в ведении Службы защиты индейцев, организации, дискредитированной перед лицом общественности в 1968 году. В деревне, в грубой глинобитной хижине, построенной в истинно бразильском стиле, располагался резидент-охранитель, весьма симпатичный человек, который жил в нищете, сравнимой только с нищетой индейцев. У него было пять детишек, все невероятно красивые, все босые и все неграмотные. Возможно, этот человек все же получал жалованье порядка десяти фунтов стерлингов в месяц, однако не было никаких признаков, что ему такую сумму давали. В незапертой хижине находилась запыленная куча лекарств, которые не представляли какой-либо ценности и здесь не были нужны. Они не находились в ведении резидента: теоретически деревню время от времени посещала медсестра. В обязанности резидента входило: следить, чтобы никто не отбирал землю у индейцев, поддерживать мир между ними, сообщать об их положении, просить о помощи в случае необходимости, действовать в качестве посредника между индейской общиной и западным миром. Все это он делал, а его дети тем временем молча бродили в тени, а потом засыпали где-нибудь на полу.

Деревня была расположена на северном берегу мутной реки, а резидент жил на южном берегу. Я впервые побывал здесь вместе с Джоном Гилбоу, вторым врачом экспедиции. Он намеревался собрать — подумать только! — дневное выделение почти каждого мужчины шаванте, живущего в деревне. Мы шли на веслах вниз по течению от Шавантины во взятой напрокат пироге, выдолбленной из дерева. Пирога оказывала отчаянное сопротивление нашим измученным мышцам и довольно легко заполнилась водой. Наконец мы выскочили из этого надоевшего суденышка на землю с резвостью двупалых ленивцев, чтобы засвидетельствовать свое почтение грустному резиденту-охранителю, потом опять сели в лодку и пересекли реку, чтобы попасть в деревню. Мы взяли с собой бразильцев из лагеря в качестве проводника и переводчика.

Дорога от Шавантины до Кашимбу

Джон и я испытывали некоторую робость при первом посещении индейской деревни. Мы решили молчать, если они будут молчать. Мы предоставили им право задавать тон. На тропе впереди нас появилось несколько индейцев, но так уж получилось, что первыми обратилась к ним наша сторона. Наш бразилец по имени Таитуба (подробнее о нем я расскажу в дальнейшем) издал приветственный вопль, а затем сразу же обозвал их pé de macaco — «обезьянья лапа», что представляет распространенное оскорбление. И вместо того чтобы тут же забить его дубинками до смерти, они положили руки ему на плечи.

Дорога от реки поднималась через банановую рощу, затем мимо кустарников, стручки которого размалывают для изготовления ярко-красной краски для лица, потом мимо поля маниоки к стоящим в круг домам, образующим деревню. Большое открытое пространство сухой коричневой земли занимало почти весь этот круг. Перед каждой хижиной горел небольшой костер, посылая в безветренное небо прямую струйку дыма. Первоначальная вспышка оживления индейцев на тропинке сменилась молчанием. Немногочисленные дети были апатичными. Неопрятные женщины сидели, в большинстве своем ничего не делая. Эта деревня казалась местом несчастья. Вождь, которому Таитуба перевел наши слова, был печальным молодым мужчиной без внутреннего огня. Он устало разрешил Джону и мне осмотреть всех больных, а также собрать мочу за один день у каждого здорового взрослого мужчины.