Две Москвы. Метафизика столицы

Разброс смыслов достаточный, чтобы фасады Академии могли служить готовой декорацией для постановки «Бесов». Точнее, суммой декораций, сменяющихся в поворотах сцены. В парке – Скворешники, на улице – город. Еще при Разумовских некий путешественник нашел в Петровском город, а не дачу. Это верно и для городка Петровской академии.

Панорама Петровской академии. Фото. 1915.

Слева главный дом и церковь Петра и Павла, в центре парадный двор

На полукруглой площади перед казенным ратушным фасадом Академии легко уместится шпигулинский мятеж; в окне появится градоправитель по фамилии фон Лембке; башенный колокол сумеет возвестить пожар Заречья, помогая декорации фасада стать пожарно-полицейской частью; а ее вокзальный вид поможет вызвать тень Петруши Верховенского, бегущего из города на поезде.

Русский Фауст

Из сочетания фасадов Академии, словно из алхимического парадокса, происходит главный герой романа «Бесы» Николай Ставрогин. Это когда из глубины аллей становится видна над парковым фасадом башня уличного. Возникает третий архитектурный тип – частный (теперь в значении «приватный») и, как правило, барочный дом под вышкой. Дом Фауста.

Главный дом Петровской земледельческой Академии.

Парковый фасад. Фото 1920-х

Архитектурному фаустианству принадлежит старинный дом в усадьбе Глинки под Москвой – дом графа Брюса, колдуна и чернокнижника, старого русского Фауста. Смазанно-демонические маски в замках окон Петровской академии у Брюса превращаются в отъявленных чертей. Башня построена из дерева: сущий скворечник. Так что Глинки – тоже Скворешники. В Москве сей Фауст располагал для наблюдения за звездами надстройкой (вышкой) Сретенских ворот, иначе – Сухаревой башней. Глинки прослыли подмосковной Кунсткамерой; и петербургская Кунсткамера, барочный дом с башней обсерватории, не обошлась без Брюса.

А.К. Саврасов. Сухарева башня.

1872. Фрагмент.

Справа от башни – дом, в котором квартировали нечаевцы

Если «Бесы» – русский «Фауст», то Фауст здесь Ставрогин, «гражданин кантона Ури», хозяин Скворешников. Разные бесы и бесноватые в романе признают Ставрогина идейным папой, хотя идеи каждого различны. «Без вас я муха, идея в стклянке», – говорит ему сам Верховенский, русский Мефистофель. Бесы в романе словно вышли из головы Ставрогина, и даже может статься, что все события романа приключились в этой голове.

Ставрогин, вероятно, отдал душу до начала книги и ходит мертвецом. Видно, что Верховенский не имеет власти над Ставрогиным. Он Мефистофель какого-то другого Фауста.

Фауст есть тот, кто жертвует душеспасением для тайнознания. Поиск Ставрогина, русского Фауста, не в звездах или натуральных элементах, а в самом падении. Он испытатель бездны, прежде всего собственной. Он ставит опыты расчеловечивания. В Ставрогине увиден или предвиден Фауст Новейшего времени, препаратор себя, искатель пробиваемого дна. Предвиден век, даже века, их тиража. Век мелких Фаустов, строящихся фалангами для крупных неприятностей.

Башня над домом Академии теперь опознается как светелка выше чердака (светелкой можно называть, по Далю, вышку), где гражданин кантона Ури найден в петле на последней странице романа.

Часть II

Расправа

Атмосфера

«Народная расправа» состояла главным образом из слушателей Академии. Уставно разночинная, «Петровка» с самого начала своего существования, шестидесятых годов, была гнездом социализма, нигилизма, революции. Полвека здесь митинговали, конспирировались, хоронили типографии, отсюда посылали что-то на могилу Маркса, обыски бывали даже у профессоров, и в ходе обысков, бывало, загоралось.

Нечаевское дело оказалось кульминацией этого способа существования, но кульминацией, приближенной к началу действа: ноябрь 1869 года, – так что дальнейшее стало лишь нескончаемой развязкой.

Атмосфера Академии была, конечно, петербургской: это в Петербурге от малости истории, растущей от желания ее иметь, размножились бомбисты и мятежники и воцарилась смерть.

Строение каменное

Полное имя Академии – оксюморон такой же, как ее архитектурный образ. Здесь даже два оксюморона, оба достоевские.

Так, в имени Петровской земледельческой заложен важный Достоевскому конфликт земли и камня, камня мертвого. Камни в романе «Бесы» падают не с душ, а на души. Камни привязывает Верховенский к трупу Шатова, чтобы не всплыл. В названии Петровской земледельческой заложены возможность революции и невозможность земледелия: булыжник не его орудие.