Две Москвы. Метафизика столицы

А в имени «Петровская лесная» наглядна оппозиция камня и дерева, традиционно, чтобы не сказать банально, означающая оппозицию русских столиц. «Мы пустим пожары», – обещает Верховенский и продолжает: – «И взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное… В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!»

Достоевская метафизика яснеет в метафизике Петровского, этой модели Петербурга. «Строение каменное», которое Петр Верховенский думает ставить «в первый раз», соотносимо с мыслью Петербурга о себе – и о Москве как деревянной.

Сама Москва давно помыслила себя иначе. Как замечает Михаил Одесский, в древних текстах образ каменного града и первого из каменных кремлей, московского, отождествлялся с именем Петра-митрополита. Москва есть первый русский град Петров.

Жертва

Убитый Верховенским Шатов и прототип его с красноречивым именем Иван Иванович Иванов суть жертвы в основание русского коммунизма. Первая жертва революционного террора, с самого начала обратившегося на своих.

Но если Разумовское – модель Санкт-Петербурга, «Бесы» могут заключать иносказание строительной мистерии. Тогда и Шатов служит маской третьего лица.

Строительная жертва Петербурга – царевич Алексей, убитый собственным отцом. Стыдливая могила Алексея – подлинно краеугольный камень Петропавловского собора петербургской крепости. Важно, что этот камень лег в начало Петербурга раньше, чем другой – гроб самого царя Петра.

Если Петром двигала мысль, что Константин Великий обосновал свой Новый Рим, Империю и город, казнью сына, Криспа, – то суд по делу Алексея был предрешен и повороты следствия имели мало смысла.

И если та же мысль преследовала Грозного: «Вспомяни же и в царех великого Константина, како, царствия ради, сына своего, рожденного от себе, убил есть!» – убийство царевича Ивана обретает новую, метафизическую доказательность и страшный смысл. Прибавить песню «О гневе Грозного на сына» с ее смертным приговором царевичу.

Кровавые строительные жертвы были вызовом Рима Четвертого Москве, Константинополю и Риму христианскому. Город и царство христиан в подобных жертвах не нуждаются, поскольку на кресте принесена последняя из них.

В том и отличие тирана от вообще жестокого правителя, что первый полагает человеческие жертвы необходимыми для исполнения истории. Для продолжения или для окончания ее. Притом не гекатомбы жертв служат критерием тиранства, а отношение тирана к смыслу жертвы, даже единичной.

Ложный Петр

Согласно принятой интерпретации романа «Бесы» (автора которой даже трудно указать определенно), в образе Петруши Верховенского изобличен некий верховный лже-апостол, лже-Петр антихристовой церкви. Петруша ищет антихриста в получеловеке-полузвере Ставрогине, поскольку сам не человек, а мелкий бес. Два камня на ногах и голове убитого им Шатова суть бесовское пародирование и бесовское же двоение евангельского камня церкви («Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее.» – Мф. 16:18).

Строительная жертва в основание антихристовой церкви – человеческая. Если апостол Петр сам выбрал способ своего распятия, а в основании московского собора сам приготовил себе место Петр митрополит, – то Верховенский жертвует другого человека. И убегает, уезжает с места. Петруша противостоит равно Петру митрополиту и апостолу Петру. Окаменелый труп есть камень ложный, и ложно носит имя Камня Верховенский.

Механику подмены раскрывает Петербург, когда от покровительства апостола Петра бежит под патронат царя-тирана с тем же именем, покоящегося в соборе рядом с тем, кого убил.

Нелицемерная самоотдача предстательству апостола Петра спасительна для Петербурга.

Вот вывод из романа «Бесы» как исследования опричного пространства тот же: всякая опричнина есть опыт ложно понятого Рима. Рима мнимого Петра, Петруши. Языческого Рима, обоснованного то братоубийством, то сыноубийством.

Сказания о начале Москвы

Неслучайно Сказания о начале Москвы с их человеческими жертвами явились в преддверии Нового времени. Если верно, что город обязан ими киевской учености, распространившейся при первых Романовых, – то ведь это ученость не только греческого, но и латинского, римского корня.

Этого корня, в сущности, боярин Кучка и убиваемый в другом Сказании, причем Кучковичами, Даниил Московский, в действительности мирно умерший спустя век с четвертью после убийства Боголюбского.

«Поистинне же сей град именуется третий Рим, – прямо заключает одна из Повестей, – понеже и над сим бысть в начале то же знамение, яко же и над первым и вторым; и аще и различно суть, но едино кровопролитие».

Автор подразумевает убийство Рема, а не распятие апостола Петра. Если по истине, подобный град был бы Четвертый, а не Третий Рим.

Четвертому не быть