Две Москвы. Метафизика столицы

Дом на Горах имел другой Иван Сергеевич – Шмелев. После войны 1812 года купцы Шмелевы указаны живущими на Воробьевых «в кирпичных заводах». Вскоре приобретя один из таковых, прадед писателя Иван Иванович Шмелев Меньшой обосновался собственным домом на Большой Калужской улице. В этом несохранившемся доме провел начало жизни Иван Сергеевич.

В рассказе Шмелева «Мартын и Кинга» на новый лад звучат, сходятся в фокус, поверяются знакомые потопные сюжеты.

Отец рассказчика – вот кто теперь владеет знаменитым перевозом в Лужниках, на герценовском месте, «на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича»; дед рассказчика – вот кто берет подряд исправить после ледохода деревянный Крымский мост. И там, и там случаются истории.

Сперва на перевозе чуть не тонет управляющий Шмелевых Василь Василич, которого спасает сам хозяин: «Хорошо на Москва-реке, будто дача. Далеко-далеко зеленые видно горы – Воробьевку. Там стоят наши лодки под бережком, перевозят из-под Девичьего <монастыря> на Воробьевку, и там недавно чуть не утоп наш Василь Василич Косой, на Троицу, на гулянье, – с пьяных, понятно, глаз, – Горкин рассказывал, сам папашенька его вытащил <…>. Папашенька так и нырнул, в чем был, пловец хороший, а другой кто, может, и утонул бы, – очень бырко под Воробьевкой…»

Тургеневский мотив звучит в рассказе дольше. Странно, если до сих пор не замечали переклички между этой прозой и «Муму». Второе и центральное событие шмелевского рассказа датируется 1854 годом – между прочим, годом публикации «Муму».

В тот год Шмелев-отец, спасший впоследствии Василь Василича, учился плавать у плотника Мартына: «…Он его с мосту и кинул в реку, на глыбь… и сам за ним. Так и обучил». Плотник выступает новым Герасимом: «А Мартын большой был силы: свайную бабу, бывало, возьмет за проушину середним пальцем и отшвырнет, а в ней к тридцати пудам». Это к размышлению о природе Герасима: Мартын на Крымском броде набивает бабы против высокой воды.

Под Крымский мост к работникам Шмелева-деда является учитель плавания англичанин Кинга (Кинг), ища и вызывая соперника плыть против течения до Воробьевых гор. На Кингу ставит некий барин, состоящий у него в учениках. Кинга кричит слова, которые узнал от барина: «Дураки мужики!.. вы, кричит, такие-едакие… вы собачьё! <…> «Выучу вас плавать… собачьё!» Шмелев-дед возвращает оскорбление: «…А ты, барин, не подучай англичанина лаяться, они и так, собаки, без подучения!» «Они, говорит, нашу землю отнять хотят», – имеется в виду текущая война. И добавляет: «Собака лает – ветер носит». В воде Мартын, принявший вызов, окликает Кингу рыжим псом.

«…К Нескушному и с-под берега, и со дна ключи бьют… народу сколько там потонуло, судорога там схватывает, опасное там место.» «А плыть еще больше версты, самая бырь пошла, к ключам подплываем…»

«Бырь, – говорит Даль, – быстрина в потоке; закрут вихря; место наибольшей силы огня на пожаре.» То есть центр стихий в час их восстания.

Бырь – имя местной фабулы единым словом.

«…Нескушный вот. <…> И вода поглубела, почернела.» Когда над этой черной глубиной Мартын опережает Кингу, тот исчезает под водой. И сам Мартын, и очевидцы и арбитры поединка, подоспевшие на лодках, бросаются нырять за ним. Кинга выныривает впереди саженях в двадцати, и гонка продолжается: «Опять погнался Мартын за ним, скоро опять накрыл. К Андреевской богадельне стали подплывать, самая-то где бырь, заворот там, – Кинга опять нырнул!» – но теперь выплыл сзади, саженях в ста, и взял на огороды: сдался.

Как, может быть, в «Муму», пловцы не достигают перевоза. Но достигают бывшего монастыря, возможно, тоже как в «Муму». Именно там «самая бырь».

Лишь Кинг нисколько не Муму. Он человекопес, из тех, кто «нашу землю отнять хотят»; имя его значит «король». Полем сражения песьего короля и русского мужика служит бырь – место силы воздуха, воды и огня. А имя моста – Крымский – указывает на действительный адрес сражения. Шмелев написал аллегорию Крымской войны. Только в аспекте поединка, а не жертвы. Между городом и Воробьевыми горами ставится сражение.

Арарат, или Ноева дача

После сказанного трудно удивляться новым знакам, но и не удивляться невозможно.

В исходе XIX века Мамонова дача принадлежала садоводу Ноеву. И с легкостью, даже с охотой назвалась по-новому – Ноевой дачей.

Веселая странность этого имени указывает место, Арарат, и время. Время, когда «иссякла вода на земле», и «обсохла поверхность земли» (Быт., 8:13), и «Ной начал возделывать землю, и насадил виноградник» (Быт., 9:20). Время поставления завета между Богом и людьми, что не будет более вода потопом.

Жаль, что Айвазовский не увидел над Москвой знак Ноева завета, радугу. Художник только заключил пейзаж в овал. А радуга стоит, ее увидел с Гор Булгаков в финале своего последнего романа: