Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Со своей стороны все четыре альмей, желая незамед­лительно ответить на проявленную нами учтивость, стали в одну линию и слаженно направились в нашу сторону, томно покачивая бедрами и напевая нежную, сладо­страстную песню под негромкий аккомпанемент музы­кантов. Приблизившись к нам, они изящно повернулись на месте и, спиной к нам, двинулись в обратную сторону; затем они разделились на пары и принялись кружиться, образуя причудливые фигуры, не отличавшиеся, однако, ни стремительностью, ни разнообразием. В течение всего этого времени они сохраняли в своих движениях простые и благородные позы, напоминавшие позы античных ста­туй. Но мало-помалу танец оживлялся, движения стано­вились все стремительнее и сладострастнее, певцы запели громче, жесты сделались бесстыдными, в танец вмешался шут, ставший среди альмей и начавший принимать непристойные позы; наконец, паяц и танцовщицы, все более и более возбуждаемые пением и музыкой, дошли до крайней степени буйного и разнузданного неистов­ства. Их голоса уже заглушали музыку, виртуозные испол­нители пели возбуждающую и похотливую песню, и между четырьмя женщинами и мужчиной разыгралась сцена, напоминавшая борьбу вакханок с сатиром. Нако­нец, с растрепанными волосами и тяжело дыша, они кинулись к нам, судорожно обвивая нас своими руками и, как змеи, проскальзывая под наши широкие восточ­ные одеяния.

Настал момент, когда им следовало платить; эти нечи­стые ласки служат для того, собирать со зрителей деньги: одни держат между губ цехин, который альмей должны забрать своими губами, другие прилепляют на влажные от пота лица и грудь девушек целую маску или панцирь из мелких золотых монет, которые те затем стряхивают в серебряный кувшин. Именно в такие минуты мусульма­нин приобретает славу скупца или человека щедрого.

За этим первым действием последовало сольное высту­пление. Музыка вновь стала спокойной и бесхитростной, слова зазвучали в размеренном ритме: юная девушка прогуливается по восхитительному саду и собирает цветы, чтобы сделать из них букет. Стихи изысканны и ярки, как клумба, с которой это дитя обрывает цветы; в стихах воспеты и пестрокрылые бабочки, и сладкоголосый соло­вей, и золотое солнце, душа и огонь природы; вся пан­томима, разыгранная девушкой, все ее позы сопровожда­ются, стих за стихом, куплет за куплетом, пением музыкантов. Внезапно девушка пугается пчелы, рассер­женной тем, что сорвали розу, на которую она опусти­лась; девушка прогоняет ее и продолжает собирать цветы. Но пчела возвращается, певцы смеются, девушка развя­зывает пояс, чтобы отогнать ее, однако пчела уклоняется от нерешительных ударов, которые та ей наносит, а музы­канты потешаются над девушкой. Вдруг, хотя девушка и скрещивает на груди руки, пчела проникает ей за пазуху, и тогда девушка в испуге срывает с себя платье, рубашку, пышные шальвары и остается голой. Но пчела по-прежнему яростно нападает; музыканты хохочут, девушка мечется, кружится на месте, а затем с криками начинает кататься по земле; ее страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения завораживают: в этом зрелище есть нечто от магии, наваждения, обмана чувств. Наконец, словно моля о помощи, она внезапно оказывается на коленях у одного из зрителей, который в охватившем ее отчаянии вызвал у нее наибольшее дове­рие, кутается в его одежду, прижимается к его груди и, словно мантильей, укрывает себе лицо своими воло­сами.

Эта сцена, словно сноп, завершающий фейерверк, обычно служит развязкой представления. Избранник обретает свободу с помощью цехинов, так что вечер с альмеями стоит, как правило, чрезвычайно дорого: подобное удовольствие доступно лишь богатым вельмо­жам, ибо хозяин дома, желая доставить его своим гостям, должен заплатить не менее двух или трех тысяч пиастров. За такие деньги, если не очень привередничать из-за цвета кожи, можно купить шесть или восемь неволь­ниц.

X. ГОРОД ХАЛИФОВ

Однажды вечером, когда мы ужинали, послышался страшный шум, который издавали люди и дромадеры; выглянув в окно обеденного зала, выходившего во вну­тренний двор, мы увидели г-на Тейлора. Он выехал нака­нуне утром из Александрии и со скоростью арабской почты преодолел сорок пять льё пустыни, отделяющих этот город от Каира.