Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Толмач перевел этот приговор, выслушанный обеими сторонами сосредоточенно и покорно, но, как только он закончил переводить, Бешара, к нашему великому удив­лению, отвел Мухаммеда Абу-Мансура в сторону, и неко­торое время спустя они подошли к нам, явно пребывая в полном единомыслии, и заявили, что все разногласия устранены, что сопровождать нас будут оба племени, ибо столь достойные уважения лица вполне заслуживают двойного конвоя, и что Абу-Мансур со своими арабами будет выступать в качестве почетного караула.

Затем все отужинали и подумали об отдыхе; особенно настоятельную потребность в нем испытывали мы, евро­пейцы, ибо пребывание в монастыре отучило нас от дро­мадеров, и после хаджинов Отца Победы мы ощущали себя так, будто свалились со Сциллы в Харибду.

XVII. ХАМСИН

На следующий день мы продолжали ехать в том же направлении, то есть двигаясь к морю. Уже давно по левую руку от нас можно было различить Тор, но, по мере того как наш караван приближался к нему, город словно терял свои размеры, и в конце концов мы решили, что не стоит проделывать лишнюю дорогу ради того, чтобы осмотреть его, ибо он этого не заслуживает. Так что мы круто свернули вправо и час или два следовали по тончайшему песку на береговой кромке Красного моря, затем вновь вступили в горы, а к вечеру спустились в восхитительное вади, именуемое Долиной Садов. Пальмы с покачивающимися султанами и смоковницы с темной листвой скрывали в своей тени чистый, прозрач­ный источник; этот оазис внушал желание сделать при­вал, и мы поставили палатку у подножия пальмовых деревьев.

Ночь была восхительна; в нашем владении оказались вода и прохлада — два сокровища, на которые так скупа пустыня. Так что мы проснулись отдохнувшими и пол­ными сил и в прекраснейшем расположении духа пусти­лись в путь. Перед отправкой каравана арабы стали показывать друг другу на какие-то красноватые полосы, прочертившие восточный горизонт; однако затем наши проводники, казалось, не проявляли по этому поводу беспокойства, и мы уже забыли об этих тревожных при­знаках, не ускользнувших, однако, от нашего внимания, как вдруг, вступив в вади Фаран, мы почувствовали несколько резких порывов ветра, несших с собой жар­кое дыхание пустыни. Вскоре зной стал невыносимым; песок, поднятый едва заметным ветерком и казавшийся испарением с поверхности земли, тучей обволакивал нас, слепя глаза и при каждом вдохе проникая в нос и горло. Против обыкновения, арабы, как и мы, явно страдали от этих бед, которые, должно быть, были им знакомы; они обменивались отрывистыми, короткими репликами, и постепенно общая озабоченность вытес­нила остатки вчерашней враждебности. Воины обоих племен перемешались; казалось, даже верблюды стара­лись быть ближе друг к другу и в тревоге мчались гало­пом, ни на минуту не замедляя своего бега и опуская вниз свои длинные змеиные шеи так, что нижней губой касались земли. Время от времени они резко и неожи­данно отпрыгивали в сторону, словно песок обжигал им копыта.

— Осторожно, — говорил тогда Талеб.

И арабы повторяли вслед за ним это предостережение, которое я слышал, не понимая, какая опасность нам угрожает. Я подъехал к Бешаре, чтобы спросить у него, в чем причина недомогания, коснувшегося нас всех — и людей, и животных, но время для разговоров прошло: вместо ответа Бешара подхватил полу своего плаща и, перебросив ее через плечо, завернулся в нее так, чтобы закрыть ею нос и рот. Я сделал то же самое и, оберну­вшись, увидел, что нашему примеру последовали все арабы, так что теперь были видны лишь их черные свер­кающие глаза, казавшиеся еще чернее и ярче под бурнусом и абайей; через четверть часа мы уже не должны были задавать вопросы: и франки, и арабы понимали все в равной мере. Нас предупреждала всеми способами и на все голоса сама пустыня: приближался хамсин.