Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Сначала мы лишь увеличили суматоху и усилили пере­бранку; наконец стали слышны приказы г-на Тейлора, и его власть была признана. Прежде всего он велел всем замолчать, затем отделил наших старых друзей от наших новых проводников, приказав одним ехать справа от нас, а другим — слева, и отложил все объяснения до вечер­него привала, пообещав разобраться со всеми по спра­ведливости. После этого Талеб предложил нам спешиться и оседлать наших прежних дромадеров, но г-н Тейлор осознавал, что такой маневр, помимо того, что он повле­чет за собой потерю времени, еще и подольет масла в огонь. А если прозвучит хоть один выстрел, прольется хоть одна капля крови, то в том состоянии ожесточен­ности, в каком находились противники, всякое улажива­ние ссоры станет невозможным. И потому он ответил, что мы спешимся на месте привала, и твердым голосом повторил приказ трогаться в путь. Друзья и недруги повиновались, и два отряда, выстроившись в две линии по правую и левую сторону от нас, молча двинулись под лучами палящего солнца, следуя в прежнем направлении, но на этот раз обычным аллюром. Оба шейха ехали ноз­дря в ноздрю во главе каравана: Абу-Мансур с видом смущенным и одновременно угрожающим, Талеб — насмешливым и высокомерным. Что же касается Бешары, то он занял свое привычное место возле меня и, как всегда мешая французские и арабские слова, стал рас­сказывать мне, что произошло.

В условленное время, то есть около одиннадцати часов утра, Талеб вместе с нашим конвоем приехал в мона­стырь и попросил позвать путешественников; монахи сообщили ему, что еще утром мы покинули монастырь вместе с шейхом Абу-Мансуром, явившимся к нам от его имени, и поехали по дороге на Тор. Тотчас же, не теряя ни минуты, весь отряд устремился вслед за нами со всей скоростью, на какую были способны их верблюды: самые быстрые из дромадеров мчались впереди, но и все осталь­ные вполне соответствовали своей славе проворных и неутомимых скакунов. Так поочередно и появились у нас на глазах Арабалла, Талеб и Бешара, следовавшие на некотором расстоянии друг от друга, словно Куриации. Славный малый рассказывал нам все это с жаром и радо­стью, какие приятно было видеть. Я пообещал ему, что уже на следующее утро пересяду на своего прежнего хад- жина, который бежал позади нас, удерживаемый в поводу одним из арабов; следует сказать, и сейчас было самое время в этом признаться, что знакомство с моим новым дромадером убедило меня, насколько я поспешил, жалу­ясь на жесткий ход прежнего; в связи с этим я принес свои извинения Бешаре и попросил его передать их тому, кого они касались.

Дав эти разъяснения, Бешара, испытывавший священ­ный ужас перед тишиной, перешел к чисто пастораль­ному сюжету: он рассказал мне о счастливых днях, только что проведенных им в родном племени и в кругу семьи. Арабы молоды душой, и их сердца распахнуты для всех переживаний, дарованных нам природой. Стоило Бешаре погрузиться в море чувств, как он поведал мне от начала и до конца историю своей любовной страсти. В шатрах редко случаются препятствия на пути к браку, и они мало изменились со времен Иакова и Рахили. Влюбленный арабский юноша должен в каком-нибудь походе против соседнего племени проявить либо отвагу, либо находчи­вость, в зависимости от того, чем наградила его при­рода — силой льва или хитростью змеи. Вот этим послед­ним достоинством и обладал Бешара, способный скорее советовать, какие действия надо предпринять, чем самому их осуществлять. Но если в военное время грубая сила Арабаллы брала верх над умом Бешары, то, напротив, прелесть мирных дней и развлечения пастушеской жизни благоприятствовали ему намного больше, чем его това­рищу; и потому путь к сердцу своей Рахили он отыскал благодаря присущим ему красноречию и поэтическому дару. Он дошел в рассказе до описания внешности своей прекрасной возлюбленной и уже начал сравнивать ее глаза с глазами газели, а гибкость ее стана — с гибкостью пальмы, как вдруг мой дромадер, никак меня к этому не подготовив и ни единым движением не выдав заранее своих намерений, опустил голову, просунул ее между ног и вознамерился исполнить кульбит, точь-в-точь, как это присуще проделывать детям. Я бросился в сторону, седло ударилось обеими шишками о землю, а глупое животное принялось с наслаждением кататься по песку, но, к сча­стью, не там, где был распростерт я. Если бы не это удачное обстоятельство, я оказался бы расплющен.