Две Жизни

Как я ни спешил, но, когда я подбежал к верблюду Натальи Владимировны, так и шедшему головным всю дорогу, милый Ясса был уже тут, лестница была уже приставлена и грузная фигура Натальи Владимировны уже спускалась на землю. Мне хотелось хоть чем-нибудь вы разить ей свою любовь, и, когда она спустилась настолько, что я мог охватить ее руками, я в один миг поставил ее на землю. Это вызвало бурный восторг в целой толпе зрителей и веселый смех самой жертвы моей любви.

Я понимал язык, на котором здесь говорили. Его я выучил в Общине по приказанию И., считая его языком давно вымершего древнего племени и никак не ожидая, что увижу живых людей, на нем говорящих.

В толпе, собравшейся вокруг нас, были люди и старые, и молодые, и дети всяких возрастов. Все они, без различия пола и возраста, носили одинаковые одежды, какие, мы видели на привратниках. Только на пожилых женщинах было накинуто сверху нечто вроде туники, спускавшейся ниже колен. Кожа у всех была темная, но далеко не коричневая, нежная. Черты почти у всех правильные, с отпечатком культуры и благородства. Глаза и брови очень красиво очерченные. Бросились мне глаза и мелкие, очень белые зубы.

Не успели мы опомниться от первого впечатления, как увидели подходившую к И. высокую, необыкновенно стройную, пожилую, но моложавую женщину. На ней было длинное белое платье, подпоясанное черным шелковым шнуром. По рукавам и подолу платья тоже шли широкие черные каймы, по которым бежала золотая вышивка. Ничего особенного, кроме стройности и поразительно легкой походки, в наружности женщины не было. Но приветливость лица, доброта улыбки и сияние глаз – с одним Радандой я мог их сравнить.

Подойдя к И. и приветствуя его низким поклоном, женщина заговорила. Боже мой! Где же я мог слышать этот дивный, глубокий контральтовый голос? Я был так поражен, что забыл все на свете и "ловиворонил", силясь вспомнить, где я слышал этот голос. Ведь я его знал, знал наверное. И вдруг как живая встала в моей памяти Анна – и, ничего не сознавая, я вскрикнул: "Анна!" На мой крик женщина вздрогнула, быстро оглянулась и подошла ко мне.

– Да, я Анна, друг. Но как можете Вы знать мое старое имя, которым никто больше меня не зовет?

Музыка ее голоса перенесла меня в Константинополь, в зал Анны, я увидел ее и Ананду у рояля, вспомнил их песни... Голос не повиновался мне, я не был в силах ей ответить, хотя и сознавал всю невежливость и нелепость своего поведения.

– Прости, мать, моему секретарю его растерянность, – сказал И., подходя к нам и кладя руку на мое плечо. – Тебе ведь не впервые видеть, как люди не могут оставаться спокойными, слыша твой чарующий голос, равный которому трудно встретить во всем мире. В Константинополе мы виделись с твоей правнучкой, о которой тебе писал Ананда. Ее голос очень похож на твой. Ее-то имя и выкрикнул мой энтузиаст-секретарь. Имя его – Левушка, позволь тебе его представить, прости ему его слабую выдержку и прими его в свое обширное сердце.

Когда я склонился к довольно большой, но прелестной руке той, кого И. назвал "мать", она обняла мою голову и поцеловала меня в висок. Я почувствовал целый поток нежной любви, лившейся мне от этой женщины. Она меня окружила любовью, как гармоническим кольцом.

– Дитятко мое, если Ваше сердце несло Анне любовь, если Вы так восхищались ею, что даже сходство наших голосов взволновало Вас, что же, кроме благодарности Вам за преданность моей правнучке, я могу испытывать к Вам? Ананда писал мне, что ты, великий Учитель, привезешь ее с собой. Где же Анна? – держа меня за руку, поглаживая ее и тем меня успокаивая, говорила мать.

– Об этом, мать, после. Я не имел в виду начать с тобой сразу разговор об этом. Но... по некоторым новым указаниям, полученным мною в пути к тебе, мы не возвратимся сегодня обратно к Раданде, а проживем у тебя не менее трех дней. Мы еще будем иметь время для беседы об Анне. Позволь тебе представить остальных моих спутников, кроме твоих друзей Грегора и Василиона. Появлению похвальных листов за их работу у тебя они всецело обязаны тебе.

Представив всех нас матери, И. обратился к нам:

– Это мать-настоятельница Общины, имени которой до сих пор никто здесь не знал. Левушка разбудил к жизни давно забытое имя матери. Будь же, мать, отныне не просто мать-начальница, но свети всем встречным как мать Анна, Анна-Благодать.

– Да будет по воле твоей, Учитель, – склоняясь перед И., ответила мать Анна. Когда она выпрямилась, по щекам ее катились слезы, а лучистые глаза казались сияющими озерами.

– Нет больше ни одной песчинки прошлого, мать Анна. Говорят, устами младенцев глаголет Истина. Младенчески чистое сердце выкрикнуло твое имя. Вспомни, что сказал тебе твой наставник в тайной Общине, когда провожал тебя и твоих немногочисленных спутников на жизнь и труд в этом оазисе. Пусть же имя твое звучит для новых радостей и побед людям, для нового понимания ими свободы. Пусть каждый, кто подойдет к тебе, радуется и поймет, что всю Свободу-Жизнь он носит в себе.

Мать Анна смахнула слезу, улыбнулась мне и, снова взяв мою руку, сказала: