Две Жизни

– Пока я буду беседовать с матерью Анной, Левушка, ты сходи к Яссе и возьми у него те пакеты, что я велел тебе передать ему. Кроме того, из сумки, что я дал Грегору, вынь письмо, которое я передал тебе при выезде из Общины Раданды. Неси все сюда, но неси осторожно, так как все, что ты будешь нести, представляет очень большую ценность для матери Анны. И только чистые руки и чистые мысли должны доставить их сюда. Будь внимателен, мой мальчик, помни, что ты был вестником радости и освобождения для другой души, будь же до конца достойным гонцом Светлого Братства.

Поклонившись И., я вышел из комнаты и подумал, как ничтожна была моя верность в глазах И., если я нуждался в этом напоминании. Еще раз мысленно поблагодарив И., я дал себе слово думать только о текущем сейчас, таком важном для другого человека. Я прикоснулся рукой к цветку Великой Матери, легко прошел обратный путь, без затруднения отыскал дом и в нем Яссу.

Ясса встретил меня так, точно ждал моего прихода. На его кровати лежало для меня свежее платье, он проводил меня в душ, сам смыл с меня оставшиеся кое-где следы жидкости, помог мне одеться, сам расчесал мои кудри, особенно красиво уложил их и только тогда подал мне завернутые в белый шелк пакеты.

– Здесь чудесное платье, Левушка, а здесь вуаль. Все это драгоценно не только как символ для матери Анны, но и как дар Али. А ты сам знаешь, с какой царской щедростью одаривает этот Учитель своих избранников, если они имели счастье ими стать.

Да, я хорошо это знал, и слова Яссы, никогда не говорившего ничего зря, заставили меня быть еще внимательнее. Мы вместе прошли к Грегору, у которого я спросил письма. Подавая их мне, Грегор на минуту остановился, отступил на шаг назад, вглядываясь пристально, по манере художника, во всю мою фигуру.

– Эх, написать бы Вас так, Левушка! Никто бы не поверил, что Вы живой человек, а не вымысел художника! И кто так уложил Вам сегодня волосы?

– Ну, вот еще, Грегор, с чего это Вы взяли, что я вымысел? – обиженно сказал я, чем насмешил всех, бывших в комнате. – Я самый настоящий человек-мужчина, а не забава для художественной фантазии. Лучше пожелали бы Вы мне благополучно донести мои пакеты, зная, какой я разиня.

Ясса проводил меня до самого мостика, нежно мне улыбнулся на прощание и повесил мне на плечо платье для И., которое нес в чехле вместе со всеми остальными принадлежностями для туалета.

Соблюдая все возможные предосторожности, чтобы ничего не смять и не растерять, я вошел в комнату. Я был горд, как кули, благополучно исполнивший поручение. И. взял пакет побольше, передал его матери Анне. Второй пакет он подержал несколько минут в руках, как бы призывая на него особое благословение, и тоже передал ей. Письма же, взятые мною у Грегора, он положил на стол и сказал:

– В пакетах, что я тебе передал, Светлое Братство посылает тебе платье, какое носят все его представители, Учителя-Наставники. Настал твой час освобождения, мать Анна. Пока я отправлюсь в душ и переоденусь с дороги, перемени и ты свое платье. Больше черных полос – скорбных воспоминаний о собственной поколебавшейся верности – на нем быть не должно. Пакеты, что лежат на столе, не вскрывай, я сам их для тебя открою.

С этими словами И. вышел из комнаты, я понес за ним его платье и помог ему снять одежду путешественника. Я хотел немедленно отнести ее обратно к Яссе, но И. велел мне сложить ее, аккуратно вложить в чехол и унести в небольшой чуланчик под лестницей, где стоял пальмовый ларь, и уложить все вещи туда.

Пока я возился с этим делом, хоть мне казалось, что я сделал его очень быстро, И. уже был готов, когда к нему вернулся, и подвязывал сандалии. Надев золотой пояс, И. стал подниматься наверх, приказав мне идти за ним.

Войдя в комнату, мы увидели мать Анну в новом платье. Что же это такое с ней сделалось? Разговор с И. или новое платье так изменили ее? Я, правда, был слишком занят своей миссией кули подать порученные мне вещи такими же безукоризненными, какими мне дал их Ясса, и смотрел, войдя, на И., а не на мать Анну, но все же я отлично помнил ее лицо, когда уходил. Оно было по-прежнему кротко и напоминало по доброте Раданду. Но теперь вокруг ее головы, плеч, рук я видел сияние, которого не было, когда я уходил. Платье на ней было длинное, белое, из такой же точно материи, как Али прислал перед пиром в К. моему брату Николаю. Вокруг шеи, рукавов и широко по подолу шла великолепная золотая вышивка. Талию матери Анны стягивал такой же, как у И., золотой пояс.

Лучистые глаза ее сияли еще больше, и мне показалось помолодевшим все ее лицо от тех потоков радости и счастья, что лились из него. Как воплощение энергии, стояла эта женщина перед И., и, если у стены оазиса я понял, что могла сделать любовь Раданды, то сейчас я понял, что все, что создано в самом оазисе, создано руками и любовью матери Анны, что только ей одной обязан этот угол вселенной всей своей культурой. Но только на следующий день, когда разразилась буря в пустыне, я понял всю высоту и огромность роли матери Анны как слуги и спасительницы людей.