Две жизни Лидии Бёрд

Пару раз я моргаю, раздумывая, а потом понимаю. Я знаю, что мы тут делаем. Мы с Фредди занимались этим еще в Лондоне: ему нравится отбросить подальше всякие путеводители и просто идти, куда глаза глядят, открывая собственную версию столицы, хоть Парижа, хоть какой-то другой. В Лондоне мы так обнаружили маленький парк и лежали там на солнышке, а потом обедали в пабе на какой-то глухой улочке, где стены были облицованы плиткой того времени, когда на троне сидела королева Виктория. Фредди купил мне серебряный браслет с синими агатами, потому что они были цвета моих глаз. Мы находили свой собственный Лондон, а теперь собирались открыть свой собственный Париж.

– Дай немножко подумать. – Я водружаю стакан кофе на прикроватную тумбочку рядом с его телефоном. – Имею ли я что-то против того, чтобы бродить с тобой по снегу в самом романтическом городе мира? – Я поднимаю одеяло, и он тут же ставит недопитый кофе рядом с моим, а я падаю в его объятия. – А ты обещаешь мне горячий шоколад?

– Я обещаю тебе что угодно, если ты снимешь одежду, – усмехается Фредди.

Я прижимаюсь лицом к его груди и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не взять с него обещание остаться в живых. Он целует меня в макушку, и мы лежим так какое-то время, тепло его тела согревает меня.

– Я пальцев на ногах не чувствую!

Мы сидим на скамейке на берегу Сены. Все изумительное утро мы бродили по извилистым улочкам и маленьким паркам, и на нас непрерывно падал снег. Эйфелева башня кажется плывущей в тумане тенью, но даже короткого взгляда на ее канонический силуэт достаточно, чтобы я переполнялась безрассудной радостью. Мы в Париже. Я сюда уже приезжала однажды. Это была школьная экскурсия на несколько дней в целях изучения французского языка. Помню, как нас гоняли по городу то туда, то сюда и как мы втискивались в битком набитый Нотр-Дам… И я безусловно даже не представляла, что вернусь в этот город и буду бродить по нему под снегопадом с Фредди Хантером – он тогда еще не был моим парнем. С трудом вспоминаю то время, когда наши имена не были неразрывно связаны.

– Проголодалась? – спрашивает Фредди.

Смеюсь, потому что знаю: он сам умирает от голода и ждет, что я скажу «да». У него аппетит как у стада диких лошадей.

Я киваю, и он поднимает меня на мои замерзшие ноги.

– А мы здесь найдем где согреться? – спрашиваю я.

Он натягивает мне на самые уши шапку с помпоном:

– Да!

Его телефон гудит в кармане куртки, но Фредди не обращает на него внимания.

– Тебе разве не нужно ответить? – спрашиваю я, потому что его телефон гудит все утро.

– Не-а, – отвечает Фредди. – Кто бы это ни был, пошел он подальше! Я в Париже с любимой девушкой.

Я улыбаюсь, ведь это приятно слышать, но и вздрагиваю… Может, мне за ворот упала снежинка, а может, это потому, что тот Фредди, которого я знала, обязательно проверил бы, не звонят ли ему по какому-то неотложному делу. И хотя в этом мире жизнь ощущается точно такой же, как в реальном, легкие различия все же присутствуют…

И это тревожит.

Похоже, здесь каждая улица, на которой мы оказываемся, завершается каким-нибудь ошеломительным монументом. Все они манят подойти к ним поближе и сказать хотя бы пару слов об их величии. Город будто построен для того, чтобы им восхищались, в особенности сегодня, когда снегопад окрасил все в бесконечное количество оттенков серого. Мы словно идем сквозь наш собственный черно-белый фильм. Парижане проходят мимо нас, погруженные в свои мысли, опустив голову, стремясь поскорее добраться до нужного им места: зимой город принадлежит только им, потому что орды туристов хлынут сюда, когда потеплеет. А сегодня это их город, и каким-то чудом и наш тоже.

– Ух ты! – восклицаю я, замедляя шаг перед гигантским зданием, окруженным высокими каменными колоннами.

Карта города сообщает мне, что это церковь Мадлен.

– Выглядит почти как римская, правда?

Поднимаюсь по широким ступеням, попутно касаюсь ладонью одной из монументальных колонн. Меня неудержимо влечет внутрь вся эта пышность.

Фредди идет за мной, и мы, взявшись за руки, медленно шагаем по мраморному полу, полные благоговения, ошеломленные размерами и красотой этого места. У меня перехватывает дыхание. Вычурные светильники бросают теплый свет на чудесные фрески, украшающие купол, и здесь царит чувство бесконечного мира и почтения, это некий оазис в городской суете. Мы с Фредди не религиозны, но все равно меня трогает атмосфера старины и покоя.

Мы подходим к ряду тонких белых свечек, зажженных посетителями в память о потерянных близких. Я бросаю взгляд на Фредди и вижу, что он роется в кармане в поисках мелочи. Не нахожу слов, когда он бросает монетки в ящик для пожертвований и берет пару свечей. Фредди редко говорит об отце, которого потерял еще в детстве. Он был слишком мал, чтобы сохранить о нем отчетливые воспоминания, но все равно остро ощущает его отсутствие. Фредди не допускает меня в эту часть своей жизни, и это одна из тех вещей, которые задевают меня сильнее всего.