Дверь с той стороны. Исток

Он был не в настроении и, может быть, даже не спал ночь - глаза его ввалились, и под ними были черные полумесяцы.

- Вам нездоровится? - спросил Карачаров.

Инспектор махнул рукой.

- Да нет, - вяло сказал он. - Вот только мучают воспоминания. Любить ведь можно не только присутствующих, правда?

- Простите, - сказал Карачаров.

Инженер Рудик воспринял его идею по-другому.

- Ничего, - одобрил он. - С размахом. Только не представляю, как это будет делаться практически.

- Я же объяснил. Существуют реакции между элементарными частицами, в результате которых, скажем, из двух частиц возникают три. Иными словами, мы, затрачивая энергию, можем производить вещество нужного нам знака. Затем…

- Вы объясняете в принципе, - прервал его инженер, - а я хочу видеть технологию. Этот наработанный материал - как вы будете выводить его за пределы корабля, в пространство?

- Я полагал использовать выходы двигателей…

- Не получится. Двигатели рассчитаны на выброс излучения, а не вещества. И приспособить их нельзя: тогда они долго не продержатся, а вам нужно, чтобы они работали ого-го сколько!

- Ну, наверное, можно что-нибудь придумать - это не принципиальный вопрос…

- Иногда решают именно непринципиальные обстоятельства. Придумать, конечно, можно, но в любом случае пришлось бы монтировать какие-то приспособления и устройства вне корабля.

- Разве это так сложно?

- Нет - если бы мы могли выйти в пространство. А мы не можем. Вернее, выйти-то можно, да вот назад уже не попасть. Понимаете?

- Нет. Неужели нельзя справиться с такой мелочью?

- Автомат люка - вроде бы мелочь, - кивнул инженер. - Но, понимаете ли, доктор, самые трудные вещи - не всегда самые значительные, а мы здесь, как и всякое человечество, всемогущи лишь в определенных пределах. Хотите, чтобы я вам объяснил детально?

- Я и так верю, - пробормотал физик.

В конце концов все они могли идти к чертям - разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя…

Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.

- Что с вами стряслось? - удивился Истомин.

- Да так… мелкие разочарования.

- Пооткровенничайте, полегчает.

Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.

- Ну? - спросил Карачаров, закончив.

- По-моему, блестяще.

- Смеетесь?

- Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.

- Увы, - сказал физик. - Остальные придерживаются иного мнения.

- Естественно, - сказал писатель, - они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали. А на деле не сказали ничего - вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника - не лишняя вещь в жизни.

Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.

- Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него - просто пачка бумаги. А я в этой параллели - живопись: она одна для всех.

- Ну, хорошо, хорошо, - сказал физик нетерпеливо. - Что толку в этих рассуждениях?

Истомин прищурился.

- Дайте мне время до обеда - и увидите.

Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.

- Ладно, - сказал он. - Дам. В конце концов мы - две стороны одной медали, и что не удалось одному, то, может быть, получится у двоих.

- Наконец-то вы стали мыслить разумно, - сказал писатель рассеянно; он глядел уже куда-то сквозь физика, рука его наткнулась на диктограф, подтянула его поближе, сняла микрофон. - Ну, идите, - сказал он. - Теперь не мешайте мне. Это вам не математика, тут счет идет на секунды.

…Они почти не изменились; стали, может быть, стройнее и одухотвореннее но в каждом можно было найти какие-то черты, характерные и для их далеких предков, родоначальников, зачинателей эры Кита: и рост Лугового, и широкую кость физика, и огромные глаза Зои, и мягкость движений Милы, и смуглоту Веры, и резкие черты Нарева, и проницательный взгляд администратора - людей, давно исчезнувших с лица Кита. С тех пор сменились поколения; умирая, они уходили в круговорот веществ, и атомы, из которых они состояли, продолжали теперь жить в телах тех, кому предстояло сейчас начать новую эру - эру Большого Кита, эру открытого человечества.

Старый «Кит», бесконечно изношенный и залатанный, до того древний, что казалось непонятным, как он мог просуществовать в пространстве столько времени, лежал на орбите вокруг Большого Кита - планеты более ста километров в диаметре, чья площадь не превышала двух с половиной тысяч квадратных километров. Но это был необозримый простор по сравнению с замкнутым объемом корабля, где счет шел на квадратные метры. Старый «Кит», пережив многих и многих, все-таки дождался этого дня.