Двойная игра

Мы очутились в квартире, стены которой от пола до потолка были обиты панелями из черного дерева. Мы направились туда, откуда доносилась музыка. В помещении, которое своим высоким потолком, мягкой гнутой мебелью, толстыми портьерами и плоскими цветочными горшками напоминало декорации к кинофильму по одному из произведений Мопассана, уже сидел доктор Баум, удобно устроившись в кресле. Его огромные ботинки стояли рядом с ним на подстилке из овчины. Он ослабил узел галстука, а еще одна женщина, которая в отличие от первой, темной и хрупкой, оказалась светлой и довольно упитанной, заворачивала ему наверх манжеты его белоснежной нейлоновой сорочки. Затем она лениво развалилась на кушетке и, захватив длинными пальцами голой ноги складку его брюк, стала ее разглаживать.

— Располагайтесь поудобнее, — предложил он мне, — и перейдем к деловой части.

Я присел напротив него на край кресла с откинутой далеко назад спинкой. Рядом со мной хлопнула пробкой бутылка шампанского. Красотка с Карибского архипелага, доставившая меня сюда, держала в руке роняющую пену бутылку. Издав жалобный стон, она умоляюще взглянула на меня и с грацией газели протянула руку, по которой, струясь, бежало дорогое питье. Она, должно быть, ожидала, что я слижу шампанское языком, а заодно покрою поцелуями ее руку. Я же ограничился тем, что вытер ей руку не совсем свежим носовым платком.

Баум улыбнулся и коротким взглядом приказал наполнить бокалы. Подняв бокал, он обратился ко мне:

— За ваше первое задание! Вы справились с ним великолепно. До дна, мой дорогой!

Мы выпили. Темнокожая девушка пристроилась на подлокотнике моего кресла. На ней была желтая туника, которая не столько прикрывала, сколько открывала ее прелести, и у меня появилось ощущение, будто я яблочный пирог, а надо мной вьется оса. Доктор Баум посмотрел на нас оценивающим взглядом любителя порнозрелищ, чьи расчеты не оправдываются.

— Может, поменяемся? — спросил он. — Правда, вы угадали черное…

Он шлепнул блондинку по ляжке, и та, надув губы, послушно отлепилась от него и заняла место возле меня. Откуда-то издалека с нескончаемой пленки лилась музыка, тянувшая за кишки. Это было, как мы выяснили путем сопоставлений по настоянию Вернера позже, болеро Равеля. Усадив к себе на колени, словно декоративную кошку, экзотическую красотку, Баум безучастно наблюдал, как я управляюсь с другой.

— Мы в Штатах уже два столетия живем бок о бок с черными соблазнительницами, — сказал он и снова поднял бокал: — Пейте! Это же возвращение в рай после грехопадения.

— Я не верю в первородный грех. Да и что такое грех? И почему это называется падением? Вся жизнь — сплошные падения и подъемы. Что общего между падением и грехом?

— В вас заговорил диалектик.

Блондинка, ровным счетом ничего не понимавшая, поднесла мне бокал к губам:

— Пейте, mon ami[22]

! Это eau d'amour[23]. — Французские слова она произносила с таким акцептом, по которому сразу становилось ясно, что ее язык более привычен к берлинскому диалекту, а французский она усвоила не иначе как в Нойкёльне[24] и скорее всего для того, чтобы играть хоть какую-нибудь роль в этом огромном, неуютном мире.

Выглядел я, вероятно, довольно жалко, потому что Баум сказал с улыбкой:

— Да не робейте вы! И расслабьтесь! Отныне и навсегда я с вами! — А затем, подчеркивая каждое слово, произнес: — И на вашем первом задании я был рядом с вами.

Взгляд его я выдержал:

— Я предполагал это и соответствующим образом настроился.

— Можете гордиться, что и я с самого начала вас правильно оценил. Я предупредил аналитиков в нашем Центре, но они все равно в восторге от вас, «А-1»!

— «А-1»? — переспросил я.

— Да, «А-1», — подтвердил он и ободряюще улыбнулся: — Это значит, что ваш материал оценен как абсолютно достоверный и ценный. «F-6» расшифровывается как совершенно бесполезный — это противоположный конец шкалы. Тогда бы мы, разумеется, не сидели здесь вместе.

Довольно! Я решился идти ва-банк. Пора было кончать с инсценировкой, в рамки которой не вписывались ни я, ни доктор Баум, и сказать ему пару слов. Я поднялся, стряхнув со своего кресла дебелую блондинку, и нарочито громко сказал:

— Уже поздно. С меня достаточно. Я выхожу из игры.

Девицы перепугались. Взгляд Баума приобрел еще большую меланхоличность.

— Милые мои, — обратился он тихо к дамам, — у нас разыгрался аппетит. Приготовьте нам чего-нибудь. Из французской кухни, если можно.

Они моментально ретировались. Баум поднялся, вставил ноги в ботинки, затянул узел галстука и резким ударом по клавише магнитофона выключил музыку. В наступившей тишине он очень внятно спросил:

— Вы что-то сказали?

Я взял в руки свою старую куртку.

— Вы правильно меня поняли. Я чувствую себя маленьким Морицем, которому хотят показать, что такое бордель. Мне это ни к чему, и я выхожу из игры.

— У вас явные нелады с логикой, мой милый. — Баум принялся хозяйничать у бара. — Совсем недавно вы заявляли, что не хотите вступать в игру, а теперь собираетесь выходить из нее.

Он протянул мне бокал, но я не взял его.