Двойня для Цербера

Смотрю на него не моргая, до мокрых уголков глаз. Новый Цербер, абсолютно мне незнаком. Он даже не может проглотить собственную слюну. Мне должно быть его жаль, но я улыбаюсь. Это происходит само. Улыбка застыла на моем лице, словно ее прорезали ножом.

Моргает. Дважды.

— Хочешь, расскажу? — Я подхожу чуть ближе и морщусь от запаха давно немытого тела. — Он хотел, чтобы тебя предала именно жена. Помнишь, как ты меня называл? Херова избалованная мажорка. Ты говорил, что на таких, как я, не женятся. Ты бы ничего не почувствовал, если бы ванильная принцесса, которую можно только трахать между делом, пошла против тебя. Но ты взвыл, когда тебя предала жена. В тот момент ты понял, что потерял все, да?

Он моргает. Один раз. И я замолкаю, размахиваясь для нового удара.

— Твои дети. Ты хотел сыновей, а там были девочки. И даже их я убивала, до обморока сидя в горячей ванне. Твои ублюдки были для меня как раковая опухоль. Ты не представляешь, как я обрадовалась выкидышу. Я ревела от счастья, что мне удалось избавиться от этого бремени.

И вновь приближаюсь к Церберу. Запах мочи и других телесных выделений нестерпим. Его волосы сбриты — остался только небольшой ежик. И я прекрасно вижу, как по скальпу бегают вши. Должно быть, это медленная пытка, когда ты не можешь даже почесаться.

Я, преодолевая отвращение, склоняюсь к нему и тихо спрашиваю у самого уха:

— За тобой плохо ухаживают, да? Игорь постарался быстро нас развести, чтобы у тебя не осталось родственников. А без них и твоих денег ты попал в этот казённый дом скорби. Если бы не Игорь Князев, я бы вынуждена была за тобой ухаживать, но он избавил меня от этого. Скажи, они тебя бьют?

Моргает. Я жду второго раза. Его нет.

— Ты помнишь, что делал со мной? Я надеюсь, что да, потому что единственное, что у тебя есть — это воспоминания. Ты помнишь, как вталкивал это в меня, — указываю взглядом на его пах. Под штанами бугрится что-то странное и раздутое. Возможно, памперсы. — Ты засовывал свой грязный член в мое тело, не оставив неоскверненным ни единого отверстия, в которое мог втиснуться. — Я замолкаю, потому что ком в горле мешает говорить. Делаю над собой гигантское усилие и четко произношу свой главный вопрос: — Они издеваются над тобой? Делают всякое?

Полный боли стон, и глаза, бешено мечущиеся в глазницах. Взгляд останавливается и упирается в меня. Моргает. Один раз.

Я вновь плачу. Мои слезы очистительные. Я этого хотела. Как же я этого хотела. Столько времени жаждала его страданий. Я так надеялась, что однажды мне хватит сил, чтобы взять с кухни нож и воткнуть ему в шею. Я не смогла. Рафа смог. Он хотел как лучше: обезвредить, а не убить, но внезапно обрек босса на страдания, хуже которых нет.

— Каково это, когда в тебя что-то запихивают помимо твоей воли? Ты теперь понимаешь, каково мне было все это время? Понимаешь, как я боялась тебя? Понимаешь, как больно мне было? Как это было унизительно? Понимаешь меня теперь, жалкий ты ублюдок?

Смотрит на меня, и я вижу, как из уголка глаза соскальзывает слезинка. Она похожа на каплю глицерина. Моргает. Один раз.

— И ты думаешь, мне тебя жаль? Нет, не жаль. Я пришла, чтобы сделать тебе еще хуже. Я так старалась сегодня ради тебя. Мне хотелось, чтобы ты увидел меня молодую и красивую. Чтобы доживал свои скудные дни, зная, что я счастлива с другим. Да, я не одна. Он не такой, как ты. Он настоящий мужчина. Я с ним впервые испытала оргазм.

Я касаюсь губами его щеки. Это все равно, что целовать смердящий разлагающийся труп. Денис прав: здесь долго не живут.

Цербер трясется и мычит, бешено моргая. Хочет сказать что-то, но мне это не интересно.

Я увидела все, что хотела. Сказать мне больше нечего. Я резко разворачиваюсь и, громко стуча каблуками, выхожу из комнаты, захлопнув за собой дверь. Почти бегу по коридору. Несусь к новой жизни, эмоциям и свету.

Выскакиваю на улицу и иду по больничному скверу. Воздух кажется мне таким вкусным. По телу больше не гуляет очистительный адреналин — он выгорел и осталась приятная, опустошающая усталость.

Перед пропускным пунктом притормаживает такси. Я почему-то останавливаюсь, чтобы узнать, кто из него выйдет.

Дверь резко распахивается, и я не могу поверить своим глазам. На меня стоит и смотрит Рафа. Совершенно другой Рафа с не такой прямой спиной и без своей фирменной выправки, но зато с живыми глазами. Он получил свободу: буквально и фигурально.

— Леша, — выкрикиваю я, не стесняясь, и бросаюсь к нему.

Первое мое объятие за целую вечность. Прижимаюсь нему и реву, уткнувшись носом в плечо. Рафа гладит меня по волосам, и некоторое время мы стоим вот так, словно он вернулся с войны, а я ждала его полжизни.

— Я писала тебе письма в колонию. Ты не отвечал, — всхлипываю я, отлипнув от бывшего шефа охраны Цербера.

— Прости, Агния, я не мог. Много раз пытался, но так и не смог найти слов, чтобы вымолить у тебя прощение, — он вновь смотрит на меня взглядом побитой собаки.

— Но ты спас меня, — возражаю я.