Двойник террориста

Через некоторое время, после очередного ответа подсудимого, в зале появились первые гневные выкрики, которые тут же были подхвачены массой голосов, раздались проклятия в сторону подсудимого, его родственников, еще кого-то или даже чего-то. Присутствовавшим в большом количестве милиционерам было нелегко сдерживать разгневанную толпу, и судья прокричал о прекращении слушаний на сегодня.

Камера показалась меньше, чем была. Она как будто выдавливала из себя. Хотелось как-нибудь вмиг избавиться ото всего. Например, обнаружить, что кошмар — всего лишь сон. Но время замерло. Весь ужас дня оставался рядом. Не появлялось даже намека на то, что это начнет проходить.

На двери загрохотал засов.

Если это Маша, то я скажу ей, что не хочу больше ни в кого играть. Ничего не хочу!

В дверном проеме появился охранник. Новый. Не говоря ни слова, он принялся методично избивать заключенного. Бил в ребра и в живот. Бил сильно и злобно. Первый же крик, произведенный жесточайшей болью, не смог вырваться наружу — дыхание прервалось, по всему телу прошла парализующая молния.

Когда засов на двери загромыхал, провозглашая конец избиения, боль уже не чувствовалась. Тело начало просто трясти. Казалось, еще минуту и душа вылетит из него. Но тряска стала утихать, уступая место тяжелейшей усталости.

Утром болели ребра, ныл живот.

Что это было вчера? Черт, кажется это ребро болит сильнее остальных… Зачем меня били? Не понимаю. Эти игры надоели. Но что делать? Сказать, что не буду больше никем притворяться? Кому? Маше? А если она скажет, что назад дороги нет — договор подписан? Она так и скажет им же надо довести дело до конца. Может заявить об этом на суде? И это будет преподнесено как последняя уловка зверя… А потом, пожалуй, могут не только побить… Меня же здесь нет. Здесь сидит Загдаев. Если я внезапно исчезну, он останется и ничего не произойдет. Выходит, у меня нет никаких шансов, чтобы прекратить игру по своему желанию. Попал… Как он, скотина, пробил мне кишки… Такое ощущение, что они распухли внутри живота. А болят-то как!..

В этот день Мария Каретникова не пришла. Не было ее и в следующие дни. Через неделю снова повезли на суд. На сей раз заседание было объявлено закрытым, не было ни прессы, ни зрителей, только взгляды дававших показания свидетелей, их рассказы об увиденном, давили на психику, но уже не так сильно — теперь сознание было больше занято собственными проблемами.

Камера казалась чем-то привычным, вроде съемной квартиры. Ее обстановка не давила, как в первые дни, ни взгляд, ни мысли не цеплялись за окружающее пространство. Все чаще стали возникать рассуждения о смысле жизни, воспоминания о прошлом, об ушедших мечтах.

Загрохотал засов, в дверях появилась Мария Каретникова. Первое, что привлекло внимание: в ее глазах не осталось и следа прежней веселости, уверенности и добродушия. Она смотрела всеобъемлюще жалостливо. При этом было видно, что ей жаль не только заключенного, но и себя и вообще всех живых существ на этой земле. Жалость эта сопровождалась болью и теплотой. Такое состояние еще иногда встречается у российских женщин. После того, как они несколько секунд молча смотрели друг другу прямо в глаза, уже можно было ничего не говорить — он понял все. И она догадалась, что он понял, но все же начала:

— Загданов умер в тюрьме. Его нет. Но, понимаете, процесс решено не останавливать… Я не должна была этого вам говорить. И не могу не сказать… Я не знала, что так получится…

Слезы выступили на ее глазах, она кинулась к двери, застучала по ней кулаками, охранник тут же открыл, Мария выскочила из камеры, военный вошел, оценил обстановку, строго и внимательно посмотрел на ошарашенного заключенного, вышел и задвинул засов.

Казалось, что время исчезло. Стоял, не двигаясь не только внешне, но и внутренне. Не было никаких мыслей, только полная остолбенелость. Потом откуда-то из глубин сознания стали появляться первые сигналы.

Во-о-о… Это… Это же хуже, чем я ожидал. Хуже! Это полная жопа! Это значит, что меня теперь будут не только судить за Загдаева, но и посадят за него. Хорошо не расстреляют… Да лучше бы расстреляли! Там дел на пожизненное… Е-мое! Крантец… А Маша… Как она смотрела… Она, что… Неужели мне раньше не показалось, что она ко мне… Такая женщина — мечта!.. Стой! Какая нахрен мечта! Тебе конец! Что делать!? И надо же, издевка: такая женщина и тогда, когда уже ничего не может быть. Что за блядство! Что делать? Да ни хрена ты не сделаешь! Вскочишь на суде, начнешь орать, что все это неправда, что это подстава и что? Ни черта! Очередная уловка злодея. Е… п-р-с-т! Что делать!? Что делать!?

Мысли еще долго лихорадочно бились о неразрешимый вопрос, метались от него к Маше и, находя тупик и в этом направлении, снова возвращались к предыдущей стене. Так продолжалось довольно долго, пока тело не ощутило громадную усталость от неубывающего нервного напряжения. Вдруг захотелось спать и подчинение этому желанию показалось единственным выходом из ситуации. Лег и почти мгновенно заснул.