Двор халифов

И конечно, падение Бармакидов дает прекрасный живой пример непостоянства и мимолетности земной власти и богатства. Поэты тех дней отчаянно оплакивали былую славу семьи — и не только потому, что те были щедрыми покровителями. Один из поэтов обращается к наиболее типичной и классической арабской теме — он описывает путешествие через пустыню и лагерь посреди пустыни, используя эти образы для горестных стенаний о потерянной славе:

Наконец мы дошли до привала —Отдых и нам, и коням уставшим;Прилег и тот, кого уж не стало,Навсегда от живых отставший.Трудно было всем сквозь жару идти.

Скажи коням, их гривы лаская:«Вы сберегли нам ночь пути,След в след пустыню пересекая».Смерти скажи: «Взяла ты Джафара —Лучшей добычи не взять никогда!»Скажи талантам: «Пыжитесь даром,

Раз Фадл живет, вы труха, ерунда».Скажи печалям: «С вами придетсяЖить час за часом сквозь дни, месяца:Радость живая уже не вернется,Если печаль заразит сердца».

Другой поэт жалуется:

Засохла рука дарящая,Увы, море высохло щедрости:Закатилась звезда Бармакидов,А по ней проводник сквозь пустыню вел.

Поэты изливали горе по своим благодетелям — но, похоже, политическая реакция на падение Бармакидов была очень слабой; определенно не возникло никакого открытого протеста. Как сторонники опальной семьи, так и те, с кем она вела дела, без сомнения, понимали, что в данной ситуации лучше быть тише воды и ниже травы.

Но было одно исключение — это пронзительная история об Ибрахиме ибн Османе иби Нахике^{193}

. Ибрахим происходил из семьи военных, уроженцев Хорасана, которые являлись опорой Аббасидов еще в ранний период их царствования. Его оставили распоряжаться хурамаи и сокровищами в Ракке, когда Гарун уехал в паломничество в 802 году. Ни у кого не могло появиться серьезных сомнений в его верности халифу или династии. Ибрахим сильно опечалился из-за падения Бармакидов. В замкнутых стенах своего дома он, чуть выпив с рабынями, хвастался, что отомстит за Джафара, затем потребовал свой меч, прозванный «Несущим смерть», который вынул из ножен, говоря, что убьет убийцу Джафара.

Нет оснований предполагать, что это было нечто большее, чем простое пьяное хвастовство, и предназначалось оно вовсе не для публичного оглашения. Никто бы и не узнал об этих словах, если бы сын Ибрахима не решил, что необходимо передать их Фадлу ибн Раби, а Фадл сообщил халифу. Халиф допросил сына и секретаря Ибрахима, которые подтвердили рассказ. Даже тогда халиф не хотел ничего предпринимать, говоря: «Неправильно будет с моей стороны убивать одного из старых друзей, опираясь на слова юнца и евнуха. Может быть, они вместе надумали это, сын в надежде унаследовать ранг отца, а слуга сводит счеты».

Но Гарун решил проверить Ибрахима. Однажды вечером, когда убрали после обеда, он пригласил Ибрахима прийти и выпить с ним. Они сели рядом, и Гарун отослал мальчиков-рабов, чтобы остаться наедине. Тогда он спросил Ибрахима, умеет ли тот хранить секреты, потому что есть кое-что, мучающее его, что не дает уснуть ночью.

Без сомнения, Ибрахиму польстило такое доверие, и он ответил, что умеет. Затем халиф продолжил: «Я сожалею о смерти Джафара Бармакида больше, чем способен выразить словами. И был бы счастлив отдать всю свою власть, лишь бы вернуть его назад. Со дня его смерти я перестал нормально спать. Я не радуюсь больше жизни с тех пор, как убил его». Это была очевидная ловушка — но Ибрахим, который к тому времени, конечно, уже прилично выпил, попался в нее. Он разразился слезами и высказал Гаруну все, что думал: Джафар был выдающимся человеком, и другого такого больше не существует.

Внезапно атмосфера резко изменилась. «Проклятие Аллаха упало на тебя, ты, сын неверной», — закричал халиф. Ибрахим мгновенно понял, что он обречен. Он поднялся, «едва понимая, куда идет», и направился к матери. «Мама, — сказал он ей, — я уже мертвец». «О, боже мой, нет! — взмолилась женщина. — Что случилось, сыпок?» «Увы, Гарун поймал меня так, что будь у меня хоть тысяча жизней, я не смог бы спасти ни одну из них».

Гарун ничего не предпринял — но вскоре сын Ибрахима, тот, «по предал его, пришел к отцу и убил того его же собственным мечом. Вероягно, сын надеялся унаследовать место отца — но, судя по всему, этот позорный поступок не принес ему ничего хорошего, и исторические записи молчат о его судьбе.